Евреи любят жанр комментариев. Например, фраза: Как-то нам не повезло. Ее так и хочется прокомментировать: Нам – людям, пишущим по-русски в Израиле. Как-то – ни в эпоху застоя, ни в короткий период гласности и перестройки, ни в нынешнее время, которое каждый назовет как хочет. Не повезло – в России наши тексты мало печатали и мало замечали по сравнению с прочими островами эмиграции.
А писали мы, в общем-то, не мало. Наряду с Парижем, Мюнхеном и Нью-Йорком Тель Авив и Иерусалим были центрами эмиграции Третьей волны. «Кому – Третья, а для меня она всегда была единственной и казалась вовсе не волной, но прекрасным архипелагом в волнах Эгейского лукоморья, по которому так вольно носиться от Калипсо в Лондоне к Цирцее в Мюнхене. Когда после нескольких лет ближневосточного житья с его хуммусом пополам с лотосом я с изумлением обнаружил, что русский язык поймал и держит меня в своей сфере тяготения, как ловил он и других инородцев от Олжаса до Булата, я выбрал своей родиной эти острова русских колоний от Лос Анджелеса до Иокогамы» (самоцитата).
Не надо быть антисемитом, чтобы задаться вопросом: зачем еврею в Израиле писать по-русски? И имеет ли написанное им отношение к русской литературе? Люди, писавшие по-русски в Израиле, и сами немало спорили о своей русскости, еврейскости, русско-язычности. Возникли три тенденции, назовем их условно «еврейская литература», «русская литература» и «русско-израильская литература».
Сторонники «еврейской литературы» утверждали, что и в России, и в Америке, и тем более в Израиле евреи создают еврейскую литературу, и неважно, на каком языке она пишется, тем более, что ее язык – не русский, а еврейско-русский, не английский, а еврейско-американский. Они нарочито избегали слов, которые не используются евреями – например, связанных с церковью или народных говоров.
Сторонники «русской литературы» провозглашали ее единство и неделимость, мол, неважно, Рязань или Париж, Тель Авив или Душанбе – литература русская одна есть. И наконец, третья позиция, которую я и сам разделял: по-английски пишут не только в Англии, но и в Индии и в Африке. Есть же замечательная литература Нигерии или Индии на английском языке! Есть и киргизская литература на русском языке – Чингиз Айтматов. А у нас – израильская литература на русском языке. Авторы этого направления писали в основном на израильскую тему. Назовем их «русско-израильскими авторами».
Лучшими прозаиками этого направления были Юрий Милославский, Кирилл Тынтарев, Эли Люксембург, из поэтов – Михаил Генделев, в критике и эссеистике – Майя Каганская и Нэлли Гутина. Среди писателей «русского направления» прозаики Анри Волохонский, Леонид Гиршович, поэты Иоффе, Верник, Глозман, Гринберг. В «еврейском ключе» писали авторы журнала «Тарбут», «Менора», «Возрождение», в основном люди, издававшиеся и в Советском Союзе до эмиграции, например, Феликс Розинер, Ицхак Мерас (по-моему, и вовсе писавший по-литовски) или недолго проживший в Израиле Эфраим Севела.
Но это деление было скорее условным, чем реальным: у Милославского после «израильской темы» «Укрепленных городов» появилась книжка рассказов на тему «харьковскую», да и Волохонский с Гиршовичем отдали дань «израильской теме». Поэтому лучше воспринимать эти три школы, как течения в реке, между которыми легко лавируют парусные лодчонки авторов.
Анри Волохонский, родом из Ленинграда, жил в Стране Обетованной на берегу Генисаретского моря, оно же – Тивериадское озеро или Кинерет. Маленький, поджарый, смуглый, он ходил в белых штанах, славился чадолюбием, был не то православным, не то католиком, работал в НИИ, изучавшем озеро. Друг известного русскому читателю и телезрителю Хвоста (Алеши Хвостенко), Анри написал статью о бурях на Генисаретском море, в которой вычислял, где именно и когда происходила буря, трепавшая лодку Иисуса и Петра. Его переводы Катулла были совершенно нецензурными, как того и требовал, наверное, оригинал.
Его замечательная книга «Роман-покойник» – это описание похорон некоего Романа, эпитафия роману – литературному жанру, остроумная парафраза «Метаморфоз» Апулея, эдакий петербургский изыск, бесспорно, одна из лучших, написанных где-либо в эмиграции и в частности в Израиле.
Так, например, его герой трактует Апулея: «Вспомните начало повествования. Будущий осел въезжает в роман на белом коне. Вот он в гостях, принят в доме знаменитой колдуньи. Любовная неудача заставляеь старуху прибегнуть к крайнему средству: превратившись в сову, она летит на свидание. Луций решается последовать ее примеру... Апулей ставит вопрос вопросов – вопрос о пределах свободы личности в границах имперского гражданства. Старая карга – такой же римский гражданин, как и юный Луций, не лучше и не хуже.. Империя есть наилучший строй для мистических упражнений, граждане империи должны хотеть летать. Но что стало бы с государством, если бы все его граждане, внезапно окрыляясь на лету, ринулись переселяться в воздух? Империя бы погибла... Значит, кто-то должен отказаться от своей личной частной жизни свободного крылатого человека ради всеобщего блага – блага государства. Старая ведьма – конченный человек, поэтому она летает безнаказанно. Но от молодого образованного Луция Империя вправе кое-чего требовать... Итак, чтобы стать государственным мужем, нужно быть животным...»
Израильская тема мало появляется в книге – разве что чудесное точное описание Кинерета в самом конце. «От пролива Баб эль Мандеб через Красное море до самых Ливанских гор проходит огромная трещина... Иордан, когда он вытекает из озера, еще довольно широк, красивая река, вся в огромных деревьях, соединяющихся над ней ветвями... Рядом под деревьями – маленький русский монастырь и каменная купальня. Считают, что это – источник, из которого черпала Мария Магдалина». Последние годы Анри живет в Мюнхене.
Эли Люксембург, бывший боксер, родом из Ташкента, крепкий мужик с ермолкой – отличительным знаком верующего еврея – написал немало, но по-настоящему интересна одна его книжка, мистический детектив «Десятый голод», изданная сначала в Лондоне в OPI, а затем переизданная в Израиле. Она вспоминается, как сновидение, столько в ней планов и полу-планов. Тут и ориентальный стиль: легендарный восточный манускрипт «Мусанна» описывает подземный путь под всеми пустынями Азии от Бухары до Иерусалима, где по дороге встречаются «свирепые племена, они кладут голову путника на камень и разбивают, точно змее, ибо убийство с изощренными пытками – вот их наслаждение... люди племени Узра умирают, если полюбят. От любовного томления у них расплавляются кости...»
Второй слой романа – джеймс-бондовское описание жизни и подвигов героя в советской шпионской школе, поединки, охота за сомом-людоедом. Третий – путешествие по пещерам и норам в Святую Землю, c его легендарными мотивами: тут сказочные приключения и двухголовая женщина, подаренная демоном Асмодеем царю Соломону. Наконец, герой попадает в современный Израиль. И тут он дружит с «братьями своими палестинцами», а образы русских евреев выписаны, мягко говоря, без симпатии. Добавим, что перешедшего в ислам героя зовут Иошуа (Иисус), а его любимую – Мария. Несмотря на свою религиозность, в литературе и он не нашел гармонии в реальном израильском бытии.
Юрий Милославский, уроженец Харькова (как и его друзья Лимонов и Верник), жил в Иерусалиме (не знаю, где сейчас), носил темные очки, кожаную куртку и любил револьверы. Его «Укрепленные города», вышедшая, наконец, в журнале «Дружба народов», вещь замечательная, как бы подводит итог и движению за эмиграцию евреев в Израиль (в котором подарки из-за границы играли слишком большую роль), и устройству советских евреев в Израиле (героиня вешается, другая становится проституткой), и израильско-еврейским отношениям (разгон демонстрации школьниц в Рамалле). Милославский одним из первых авторов нашей волны заглянул и описал – не фольклорно, а реалистически и с симпатией – мир палестинцев и марокканских евреев. За книгу его немало травили, а уж агентом КГБ называли и вовсе запросто. В своих публицистических заметках он также занял гуманистическую позицию. Со временем Милославский принял православие и написал ряд живописных и глубоких текстов о святых местах и праздниках в Святой Земле. Израильскую тему он пока оставил.
Леонид Гиршович, кругленький, улыбающийся скрипач, жил в Иерусалиме и начал печататься в Израиле, но затем уехал в Германию и печатался в журнале «Эхо» у Марамзина и Хвоста и в «Континенте». На чисто израильскую тему он написал несколько рассказов, один из них, «Мальчики и девочки», злобно-реалистическое изображение быта русских эмигрантов в Израиле, вызвал в свое время немалый гнев эмиграции. В Ленинграде должен выйти его роман «Прайс», построенный на остроумной выдумке: в этой книге Сталин не умирает в марте 1953 года и успевает выслать евреев в дальнюю Фижму. Мир считает, что все евреи погибли, но они живут себе в этой Фижме, даже не зная об изменениях, происшедших в мире. Герой чудом вырывается в Москву, где уже отменен коммунизм (книга писалась до перестройки) и милиция ходит в русских допетровских кафтанах. Это, скорее, комедия, книжка увлекательная в лучшем смысле слова. Гиршович довольно много пишет и в эмиграции давно замечен.
Кирилл Тынтарев уехал из Ленинграда подростком, жил в Иерусалиме, а последние годы преподает, по-моему, в Лос Анджелесе. Он писал рассказы, описывающие жизнь провинциального израильского городка, населенного в основном марокканскими евреями – воображаемого Эмек Хесед. Он знает, что «в пять часов пополудни квартал Шаарей Алия пахнет перегретым эвкалиптовым листом... а Аллея Сионизма (к слову, такое же обычное название улицы в Израиле, как проспект Ленина в Советском Союзе – И. Ш.) ведет к ныне закрытой текстильной фабрике». Его герои – марокканский шофер Эрез Фархи, просивший, чтобы его похоронили без воинских почестей, его сестра – путана и бандерша Лиор, лысеющий Гриша Шехтман из Новосибирска, Проспер Ва'акнин, хозяин киоска «Мир Галилее». Это плотная, «коренная» проза, написанная с бóльшим знанием материала, чем у других авторов «русско-израильской волны». Установка на создание «израильской литературы на русском языке» полностью реализована, пожалуй, только у Тынтарева. Его было бы интересно напечатать в России, только русские евреи не поймут – они ведь воспринимают Израиль лишь как общество европейских евреев, в которое прочие добавлены лишь для колорита.
Чисто «еврейскую литературу» писал в Израиле и об Израиле Эфраим Севела, живущий теперь в Москве. Его «Остановите самолет, я сойду» – описание Израиля и иммиграции в начале 70-х годов – веселая сатира в стиле Шолом Алейхема и «Лазика Ройтшванеца» Эренбурга. Книжка издана в России, как и другие его книги. Даже Синявского и Даниэля так не обливали грязью, как Севелу в израильских газетах, а в агенты КГБ его, конечно, записали сразу (как и Милославского и автора этой статьи). Перо у него легкое, и читатели всегда любили его книги. Он, видимо, самый популярный и покупаемый автор русского Израиля. Севела очень сентиментален, но этот «шмальц», как говорят евреи, и является отличительной чертой «еврейской литературы».
А вот и прочие писатели-прозаики: очень плодовит Давид Маркиш, сын покойного поэта, издавший с десяток беллетристических произведений. Если бы в Израиле было побольше железных дорог, их можно было б назвать «железнодорожным чтением». Марк Зайчик пишет неплохие рассказы, его печатал «Континент». В «еврейском» (читай: сентиментальном) жанре пишет Феликс Кандель, известный в России по сценариям «Ну, погоди». Рассказы Светланы Шербрунн вышли в прошлом году в Москве. Много пишет Феликс Розинер, профессиональный литератор.
Два писателя-фантазера: Леонард Гендлин и Авраам Шифрин пишут якобы документальную прозу, основанную почти целиком на их буйном воображении. Гендлин выпустил «мемуары», состязаясь с бароном Мюнхаузеном, в котором подробно рассказал и о любовницах Сталина, и о том, что ему шептали очередные генсеки КПСС и лауреаты Нобелевской премии. Абрам Шифрин – специалист по «черной магии», и за всеми событиями в мире видит руку КГБ, выполняющую таинственные пассы. «Независимая газета» как-то поместила статью одного из них и всерьез спорила с другим, что меня немало повеселило. Как вы знаете, еврею всегда трудно ответить на русское пасхальное приветствие «Христос воскресе»: и подтвердить нельзя, и спорить не хочется. Но благодаря этим двум фантазерам можно смело ответить: воистину воскресе, мне об этом говорили Гендлин и Шифрин. Они оба – лично вполне симпатичные люди, и в какой степени они сами верят своему вранью – одному Богу известно.
Евгений Цветков, красивый физик, гордящийся своей чисто русской кровью, пишет эзотерику: сновидения, призраки и проч. Его «Сонник» вышел в Москве. Еще один чисто русский писатель, Михаил Федотов, живет в Иерусалиме и является предметом обожания своих друзей. Один его рассказ опубликован в альманахе «Альфа» в Москве.
Пьесы по-русски на русскую тему (типичное место действия: абортарий) писала, по-моему, только Нина Воронель, уроженка Харькова, русско-израильская мадам Розанова, соиздательница журнала «22», главного, если не единственного «толстого» журнала в Израиле. Израильские пьесы переводили Валерий Кукуй из Свердловска/Беэр Шевы и Ирина Верник.
В эссеистике лидируют женщины, и в первую очередь Майя Каганская, «наша мадам де Сталь». Она всегда пишет интересно, любимый жанр – литературоведческий детектив. Так, она доказывала, что не Шолохов написал «Тихий Дон», что «Мандельштам – поэт иудейский», что Ильф и Петров перекликаются с Булгаковым. Ее статьи украсили бы «Знамя» или другие советские журналы. В последние годы ее стала печатать израильская ивритская пресса. На нее можно положиться: тривиальностей не напишет, пока остается в рамках «малого жанра».
Очень нетривиальна и Нелли Гутина. Она пишет много на израильскую тему, менее литературна, чем Майя Каганская, но прекрасно знает страну и ее проблемы. Ее книга менее удачна, чем ее статьи.
Ленинградец Михаил Генделев открывает наш список поэтов. Стройный, довольно молодой, элегантный, без гроша за душой и с постоянными любовными историями, он и живет, как положено поэту. Он переводил на русский еврейскую средневековую поэзию силлабическим стихом, написал цикл о Ливанской войне с явным влиянием не то Киплинга, не то Тихонова, узорные стихи, как Аполлинер. Несколько его стихов напечатаны в Ленинграде в журнале «Звезда». Возьмем наугад одно из его стихотворений:
Александр Верник, родом из Харькова, поэт лирический, живет и тоскует в Иерусалиме. Израильской темы у него мало. Друг Чичибабина, он неоднократно упоминается в стихах последнего.
На Средиземноморье почему-то
на пляже не найти печальной девы,
которая вотще глядится в даль...
Вечнозеленый глянцевый гербарий
меж двух страничек трудно засушить
на память для какой-нибудь Натальи.
А белый стих, конечно, раздражает.
Художник Михаил Гробман пишет стихи в стиле своих друзей Холина и Пригова. Замечательный старый поэт, высокий и седовласый Савелий Гринберг, специалист по Маяковскому, переводит израильских авангардистов и сам пишет в том же ключе. Владимир Глозман пишет элегантные сонеты. Лия Владимирова пишет стихи в стиле Ахматовой. Активист израильской «Памяти», Камянов (Авни) пишет традиционные националистические стихи.
Многие любят Иоффе, Илья Бокштейн славится, как «русско-израильский Хлебников» и издает рукописные книжки, в Иерусалиме Илья Зунделевич пишет стихи в традиции Хармса.
Автор этих строк уже три года живет в Москве, а поэтому о последних произведениях русско-израильского гения ничего внятного сообщить не может. Впрочем, эмиграционная волна 90-х годов, волна «не сионистская, не религиозная и даже не экономическая – но волна страха», по определению Майи Каганской, еще не успела осмыслить для себя Израиль и пока описывает свои первые впечатления от Страны Обетованной и последние – от страны покинутой.
И хотя я упоминал отдельных писателей и поэтов – литература – дело индивидуальное – все же есть и некоторая общность, созданная единым «толстым» журналом. Голоса наших публицистов, эссеистов, литературоведов дают довольно живой интеллектуальный фон русского Израиля. О русской литературе пишут академически – Толстая, Сегал, Ронен, фантастически – Шаргородский (сравнивший «12» Блока с «Собачьим сердцем») и Вайскопф (доказывавший христианский корень перестройки), на израильские темы – редактор журнала «22» и публицист Нудельман, его коллега Воронель, любящий по-профессорски порассуждать о судьбах евреев, Михаил Хейфец, бывший диссидент и большой знаток украинцев, еще один украинофил – Сусленский, пламенная антикоммунистка Дора Штурман, коллекционер анекдотов и сын четы еврейских писателей Юлик Телесин, знаток театра и музыки Иоси Тавор, безумный политолог Агурский, редакторы еженедельников, обозреватели газет – весь этот русский израильский мир Третьей волны.
А за ним уже исчезающей тенью стоит русский Израиль прежних эмиграционных волн. Хотя почти все основатели еврейского поселения в Палестине были выходцами из Российской империи, лишь немногие были связаны с русской культурой, и в первую очередь старая труппа театра «Габима», ученики Вахтангова и Таирова. Я еще застал их – огромного силача Аарона Мескина, классического короля Лира, и легендарную красавицу Хану Ровину. Когда Ровина шла по улице, мужчины и женщины шли за ней по пятам – такой удивительной красотой она отличалась. Я читал ей новые русские стихи – это было четверть века назад – и она сказала: жаль, что я не моложе лет этак на пятьдесят.
Мескин и Ровина были дружны с русскими поэтами послереволюционных лет, и вокруг «Габимы» роились и израильские поэты русской школы, Пэнн, Шлонский, Альтерман. Но они, как и Рахель, писали русскую поэзию с русской просодией и русской интонацией на иврите. (Сегодня странно читать эти стихи, воспевающие осень и листопад в стране, где этого явления природы в общем-то нет). Они приехали в страну Израиля к двадцатым годам, а то и раньше, а затем десятилетия легли морем – или проливом – между ними и следующим островом – нашим островом Третьей волны.
Лишь отдельные скалы торчат в мутной воде пролива: одна из них – Нили Мирски, дочь хозяина русского книжного магазина в Тель Авиве, одна из считанных местных уроженок, знающих русский, замечательная переводчица Достоевского и Гоголя. Другой местный уроженец, ставший русским поэтом – Яков Бергер родился в 1926 году в Тель Авиве в семье видного палестинского коммуниста и попал в Советский Союз молодым. Его отец попал в сталинские лагеря, а Яков Бергер прожил 25 лет в России, прежде чем вернулся на родину. Он писал:
...Верблюд бубнил бедуину:
– Прости, бездомный друг,
Я возле дюны сгину,
Каравану теперь каюк.
Палестина спала на ухабе,
укутанная во времена,
проливались атомные хляби
на содомские семена.
Его поэтика созвучна периоду отъезда из России – немногие эмигранты смогли развиться творчески после отрыва от метрополии:
Доставленный поутру бродяга,
Дятлов, Велемир,
Еле дотягивается до одеяла
и отходит в лучший мир.
Велемир Лукич Дятлов,
в колокол – не звонил,
укрылся одеялами,
местожительство – изменил.
В консервативной литературной эмиграции 50-х, 60-х годов он был авангардистом:
Девочка с косминкой на ремне,
девочка с косичкой, на Венере,
скажет, чуть споткнувшись, обо мне,
о моих манерах и карьере.
Потом он уехал в Америку, где писал в «Новом журнале» и преподавал в Корнельском университете. «Я застал еще в живых старую беглую братию, – писал Бергер в своих “Дневниках”, – сверстников Бунина, Ремизова, Цветаевой, Ходасевича. Они помнили мир, не обогретый лучом ЦРУ, холодный по-Кельвински, перебивались с хлеба на воду, с вина на водку, работали шоферами и официантами, пока Управление (ЦРУ – И. Ш.) не обогрело всех, отмыло, как Оливера Твиста и приютило». Действительно, «холодная война» кормила эмиграцию, в том числе и нашу, и почти все постоянно пишущие эмигрантские авторы – не исключая автора этих строк – на том или ином этапе жизни существовали благодаря небескорыстной помощи западных спецслужб – через «Либерти» и другие радиостанции или через закупку книг, фонды и стипендии того же источника.
Потом Бергер уехал в Англию, где работал на БиБиСи. В «Дневниках» он писал: «Страшно терпимы и милосердны англичане к калекам, уродам, идиотам. Единственное уродство, которое они не терпят – иностранный акцент».
В четверг, 21 ноября, в рамках Генделевских чтений Зеев Бар-Селла выступит с докладом «От фонаря: Литературный Ленинград (Зощенко, "Аристократка")». Доклад состоится в Доме русской книги «Исрадон» (ул. Агрипас 10, Иерусалим). Начало в 19:30. Убедительно просим не опаздывать.