Тексты и контексты

Давид Маркиш

ИЗРАИЛЬСКО-РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ИЛИ РУССКО-ИЗРАИЛЬСКИЕ ПИСАТЕЛИ?

 

 

Markish1Д. Маркиш (р. 1939) – писатель, журналист, сын известного еврейского поэта П. Маркиша. В Израиле с 1972 г., участник войны Судного Дня (1973). В 1982-85 гг. – председатель Союза русскоязычных писателей Израиля, в конце 1990-х редактировал газ. «24 часа». Автор многочисленных романов, переведенных на иврит и др. языки.

 



 

Немало было пролито пота и чернил в споре о том, что же представляли собою произведения российских евреев, написанные по-русски на еврейскую тему. Осип Рабинович, Григорий Богров, Леванда, Фруг – к какому течению многоводной отечественной (да-да, отечественной!) литературы они относятся, как определить свод написанного ими? На них дело не кончилось, им в определенной степени наследовали после событий 17-го года такие мастера, как Бабель, Гроссман, отчасти Иосиф Уткин и Борис Слуцкий. Назвать их всех русскими писателями было бы несколько поспешно. Назвать еврейскими – неточно и небрежно. Определить их произведения как равноправную часть великой русской литературы – все-таки сомнительно...

Не знаю, была ли насущная необходимость искать определение – но его нашли: русско-еврейская литература. Это определение наиболее четко очерчивает границы рассматриваемого предмета.

Известные исторические события привели в 70-е годы к Великой алии советских евреев. За тридцать лет СССР-СНГ покинули около полутора миллиона «лиц еврейской национальности». Естественно, что с этой массой людей на берега Восточного Средиземноморья, да и в другие края мира, выплеснулись представители литературного цеха – маститые и начинающие. Большая часть этих литераторов была увлечена национальной еврейской темой, разогретой в них и кондовым антисемитизмом, и блистательной победой еврейского оружия в Шестидневной войне, и желанием восстановить и укрепить связь со своим народом. В Советском Союзе эти люди в той или иной степени вошли в конфликт с властью предержащей и по этой причине лишились возможности публиковать свои сочинения. Отчасти это обстоятельство вынудило их искать прибежища в «еврейском самиздате», распространявшемся нелегально и содержавшем яркие, хотя и не всегда высококачественные образцы русско-еврейской литературы. Справедливости ради следует отметить, что в зачитанных до дыр машинописных тетрадках нашего «самиздата» содержались в основном стихи и проза никому не известных авторов, стремившихся не к литературной известности, а к контакту с такими же обездоленными, озабоченными еврейской национальной судьбой людьми. Интереснейшая тема «еврейского самиздата» еще ждет своего исследователя.

В начале 70-х в Израиле появились первые профессиональные писатели из России. Одним из них был прозаик Эли Люксембург.

Прозу Люксембурга показал мне в 1971-м году известный писатель Борис Балтер, автор знаменитого романа «До свидания, мальчики!», экранизированного кинорежиссером Михаилом Каликом. В доме Балтера под Москвой я несколько дней скрывался от властей, преследовавших меня наряду с еще несколькими «отказниками». Балтер, страдавший тяжелым сердечным заболеванием, целиком разделял мое желание репатриироваться, а сам и не мечтал о возвращении на историческую родину: в его физическом состоянии он, по его словам, не смог бы ничего дать Израилю, а только лег бы бременем на его плечи... Мужественный Борис Балтер показал мне три десятка машинописных страниц из романа Эли Люксембурга «Третий Храм». Кто таков автор романа, где его найти – Борис не знал... Хорошего писателя, мастера спорта по боксу в тяжелом весе Эли Люксембурга я нашел в Израиле уже после моего туда приезда в ноябре 1972-го. Мы еще вернемся к Эли на страницах этих записок.

Сегодня, спустя тридцать лет, русская секция Федерации израильских писателей насчитывает около трехсот имен. Тут и прозаики, и поэты, и драматурги, и эссеисты с мемуаристами. Устраиваются встречи с читателями, собрания, обсуждения – все внешние признаки организованной литературной жизни. Но есть ли, существует ли израильская литература на русском языке – израильско-русская литература, продолжающая традиции русско-еврейской литературы? На этот вопрос я и попытаюсь ответить.

Израильская литература – независимо от того, на каком языке она создается – кровно и неразрывно связана с Библией, с Ветхим Заветом. Невозможно, живя в Израиле, не ощущать библейской истории – истории собственного народа на собственной земле. Библия здесь на каждом шагу, она часть повседневной жизни: улица пророка Иеремиягу, переулок пророчицы Деборы, площадь царя Давида. Двое бородатых нищих, сидя рядышком на солнцепеке и машинально звеня кружками с подаянием, степенно спорят о том, почему Священная книга ничего не рассказывает о дальнейшей судьбе возлюбленной царя Соломона нежной красавице Суламифь, а также и о том, в лоб или в глаз страшилища-Голиафа угодил юный Давид камнем из своей пращи. И, если судьба героини «Песни Песней» все же немножечко размыта временем и обстоятельствами романа, то точный бросок Давида совершенно реален и зрим: в получасе езды от Иерусалима, в долине Аяла случилась эта историческая схватка, вот здесь стояла орда филистимлян, здесь – слегка оробевшие и пригорюнившиеся евреи, а вот этот камень величиною с кулак, валяющийся среди других, возможно, и поразил в глаз или в лоб зарвавшегося великана и уложил его на месте... Но это еще не все, открываются наблюдателю пласты куда более древние! Колодец Авраама в Беэр-Шеве, урочище Фаран, по которому ушла Агарь, ведя за руку Измаила, могила Рахили у вифлеемской дороги, дубрава Мамре близ Хеврона – один дуб еще стоит, опираясь на палку, как кряжистый старик. Мимо всего этого нельзя пройти, не оглянувшись, – если ты чувствуешь, что это твои корни, твоя история и твоя жизнь.

Десять заповедей, высеченных Моисеем на каменной доске, на Синайской горе стали основой нынешней цивилизации – а, значит, и ее культуры, ее литературы. Здесь, к западу от Иордана, это ощущается особенно отчетливо. И эмоциональный фон произведений художественной литературы, выходящих из-под пера религиозных писателей, соприкасается – если не переплетается – с прозой и стихами светских авторов. Как русская литература из гоголевской «Шинели», мы все вышли из Библии.

Это утверждение касается, естественно, не только ивритских писателей, но и их иноязычных коллег – и в первую очередь, быть может, русских.

На нас, русских евреев, обретение родины оказало, мне кажется, значительно большее эмоциональное воздействие, чем на «американцев» или «марокканцев». В былые времена, не столь давние, нам даже мечтать об Израиле было опасно, а разговоры о существовании какой-либо родины помимо «родины победившего социализма» вели прямиком на тюремные нары. Израиль – его пейзаж, его климат – был знаком нам лишь по литературным описаниям, как правило, домысленным и искаженным. А мы хотели встретиться с ним лицом к лицу – и эта долгожданная первая встреча запомнилась каждому из нас на всю жизнь: одни целовали землю, другие молчали, отводя влажные глаза. Для меня самым главным воспоминанием остался вид берега Израиля, увиденный мною 8 ноября 1972 года с борта подлетающего к Тель-Авиву самолета... Тогда я в первый и, надеюсь, в последний раз в жизни пил успокоительные таблетки.

Так вот, за три десятка лет нас тут собралось, по подсчету писательской Федерации, более трехсот. Всех нас, в конце концов, объединяет еврейская тема, реже – чисто израильские реалии. Не находя в наших книжках искомого, «средний читатель» проявляет раздражение. Однажды на литературном вечере какой-то пожилой книгочей меня спросил, почему я написал «Тенти» – повесть о Киргизии, о тянь-шаньских охотниках и пастухах: «Зачем это надо? На Тянь-Шане евреи не живут!» Это наивный и смешной пример, но достаточно характерный.

Я пишу, что хочу, и никто, разумеется, не может меня принудить писать иначе или об ином. Так же поступают мои коллеги – <…> Яков Шехтер, замечательный исторический романист Морис Семашко, знаменитый Ицхак Мерас, выходивший миллионными тиражами Анатолий Алексин, Лена Макарова, Дина Рубина, многие другие. Каждый из нас работает как хочет и как может, и все наши труды не составляют единой литературы, как русско-еврейская литература в России. Потому что литература изначально предусматривает не одноразовую, пусть даже относительно яркую вспышку, а длительный развивающийся процесс, литература продолжает самоё себя и так переходит из поколения в поколение. А мы представляем собою собрание отдельных писателей, и то, что ошибочно называют «израильская литература на русском языке», уйдет вместе с нами и закончится – до следующей волны алии, которая принесет с собой новых писателей. Но похоже на то, что не будет никакой волны – одни брызги.

«Семидесятники», к числу которых относится и религиозный – в прямом смысле этого слова – писатель Эли Люксембург, допустили в свое время интересную ошибку: они были уверены, что новая, мощная волна алии, которую все в Израиле с такой надеждою ждали, даст писателям сотни тысяч новых читателей, и литературные тиражи возрастут многократно. Пришла Великая алия-90, но тиражи остались на прежнем уровне: поэзия – 400–500 экземпляров, проза – 1000. Новые репатрианты, приехавшие из другой России, привезли с собой новых писателей – других. Эти другие писатели, хорошо разбирающиеся в живой проблеме спонсоров, тусовок и бандитских разборок посреди бела дня, куда ближе интересам и пониманию репатриантов 90-х годов, чем ретрограды – «семидесятники». Эта характеристика, пожалуй, не относится напрямую к религиозным писателям – их творчество все же отличается неизменной основой, а злободневные реалии являются не более чем своего рода убогим украшательством.

И еще одно замечание, непосредственно связанное с темой наших рассуждений. Казалось бы, мы о нем напрочь забыли: переход с русского на иврит! Двуязычие! Набоков, Эфраим Кишон!.. Нет, не забыли. Для писателя переход с языка на язык практически невозможен, и редчайшие исключения лишь подтверждают общее правило. В русскоязычном литературном кругу один автор решил перейти – и перешел. В России он был средним поэтом, в Израиле стал никаким.

Каждый из нас оставит после себя не только детей, долги и фотографии в семейном альбоме – но и книжки, эти живые свидетельства нашего времени. Каждого из нас будут судить по этим книжкам – судить каждого в отдельности, а не вкупе с «израильской литературой на русском языке». Мы пишем – каждый в своем луче небесного света. И в этом прелесть нашей жизни.

 

 


Лехаим (Москва). 2001. № 1 (105). Январь.

 

Еще по теме:

 

 

Система Orphus