КОНДРАТИЙ И ДР.

 

 

В гороскопе указывалось прямо, без обиняков: «Вас ждет праздничное ощущение полноты бытия. Начинается неделя, особо благоприят­ная для творчества, занятий спортом, развлечений, пред­стоят знакомства романтического свойства. Возможен флирт. Повседневная обыденность отступит на задний план. Кроме затмения, на астрологическом небосклоне особых неприятностей нет…»

Я зарекался гороскопы читать. Средний мой гороскоп заучит как меморандум Моисеевой работы: смерть первенцев да реки крови. И дождик из амфибий. Жанр черной литературы: «финансовые трудно­сти, осложнения в семье... Первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой и седьмой день недели для Тельцов чреват…» С финансами у меня никаких трудностей – это в прошлом у меня были трудно­сти, времен тех еще гороскопов. С финанса­ми – у меня их, финансов, – нет; с семьей у меня обстоит особенно отлично – даже с не­сколькими бывшими семьями, дружу я в основном с тещами, а то, что у Тельца – рога и мычанье по полнолуньям (тоска по телкам, знать), так я и сам знаю, что не Дева... И не­чего напоминать. Я парнокопытное, а носки, тем не менее, всегда непарные из стирки выходят. Никогда не подобрать на пару смежных копыт. И Водолей – с потолка в мо­ем доме. «Для Тельцов чреват...» Одна астролябия мне тут намедни нагадала появ­ление Рака в апогее Козерога. Прямо на до­му. Причем – самку. Вероятно, она имела а виду себя, недаром (50 шекелей визит, дешевле гариним) глазками стреляла трассирующими, головогрудь из-под мониста выгибала и усы пощипывала. После ее ухода не подавил желания окропить по­мещение. Я ей пытался втемя­шить, что по индонезийскому гороскопу я бампуку, поэтому, хиляя по дзяну, восхожу к цуню. Она обе чакры раскрыла и не верит. Хоро­шо, думаю, – добью гериатрессу. У майя, говорю, был хороший обы­чай: всех рожденных под порогом пекари считать краснопевочкой. Так ты и меня, парамела, считай краснопевочкой... Никакой, гово­рю, я не Кецалькоатль, а вполне рядовая краснопевочка – тукактли. Мне потом из мазкирута звонили, она, ясновидящая, ясно видит, что ее Кецалькоатль обязательно прилетит – весь в перьях, – навестить ее (Рака в Козероге) в закрытом отделении «Эзрат нашим», где теперь, после визита ко мне, – ее гнездо. Но мы, Тельцы, никогда не делаем первого шага сами. И нечего звонить и спустя загадочное молчание напевать: «Не кричи, пернатый, не волнуйся зря ты…» У дороги Ибис…

 

viezd-v-jerus

 

Короче, прочитал я про «праздничное ощущение полноты бытия», и к вечеру меня хватил удар. То есть это в старину так гово­рили – «хватил удар» – по всяким пустяковым поводам. У них все называлось «кондратий» {о, эти блаженные времена загадочных диагнозов: «антонов огонь», «черная меланхо­лия», «грудная жаба», «надрыв становой жилы», «чахотка-сухотка-лихоманка», «поче­чуй», «рожа», «анасарка», «пляска св. Витта» – о!), «хватил удар» и разбил паралич. А меня паралич разбил вполне частично – называет­ся: фациальный парез – левая половина ли­ца померла, а в остальном я весь как живой. Если кому попадалась обложка моей первой книги («Въезд в Иерусалим», издательство «Москва-Иерусалим», Тель-Авив. 1978, 182 опечатки, библиографическая мерзость, а нынче и редкость) работы Симы Островско­го – там (см. илл.) мой сюрреалистический портрет. Провиденциальный дизайн! Так я теперь и выгляжу. Последняя надежда на обложку моей последней книги стихов («Праздник») – там изображена бабочка... Это на следующую инкарнацию. А в этой – разбил паралич. Говорить могу, но как литературовед N. (не удаются щечные, губные, зубные и зазубные, хорошо удается только «пфе»), зза-за-заик-каюсъ, как поэт N. N., и нетвердо сижу на стуле – заваливаюсь. Пфе... поражен вестибулярный аппарат. И а глазах красные к-кх-кхмеры. А один глаз не закрывается. Я, понятное дело, распсихо­вался. Доктора, даже если они не у дел, очень щепетильны по части собственных не­дугов. Как врач-расстрига вам говорю. Болести их нервят почище простых смертных, и «исцелися сам» звучит как дразнилка. И бо­леют Гиппократы вздорно, сущие иовы – затяжно, с комплексациями, не как люди. Как нелюди болеют... А тут – на тебе! Буквально так: бац! и облысел. И так же заметно. Не говоря о неудобствах с погарцевать, выпить чашу доброго вина и прочих паблик релейшнс. Опять же пресловутые акты состра­дания со стороны читательских и широких масс. Одна вот встретила меня – «Эк вас, 6атенька, перекосило!» И ведь кто, кто? – луч­шая из бывших жен!..

Другая, подруга детства, зрелости и член муниципалитета, приказала: «Переиме­новать поэта Генделева – в поэта Кривули­на». Третья, та просто плакала, роняя ча­стые, но тяжелые сорокалетние слезы, – не­давно она потеряла мужа. Плакала она, при­говаривая: «Ой, не могу! Ой, не могу... Счас умру. Ты это сознательно?.. Да?.. Ну, да­ешь!..»

Я дал. Я стал, как выразилась коллега, – аттракцией сезона. Меня навещали и носили к одру молоко и мед. Открываешь глаз: си­дят. С калами, наброшенными на руку, крен­делем – как жакетки из выхухоли. Сноп кал. Цветы такие посмертные. Очень хочется за­крыть глаз: «Опустите мне веко!» Но веко не опускается по причине смешного птичьего симптома – птоз. Поневоле смотришь. С вы­соты предсмертья – одной щекой в могиле.

Собственно, я и до кондратия был неду­рен собой, многих привлекал. Глянут, быва­ло, на меня и задумаются о многообразии человеческих типов. Вон мозг Анатоля Франса – до кило не дотягивал. А что у Шкловского лоб – это еще т о чем не гово­рит! Я о том, что – да! – мал золотник, да до­рог. Не всем же пяди во лбу. Зато – нос! Что только с ним не делали – гнулся, но не ло­мался. А в три четверти если профиль анфаса – мы из рода гордых мишей, полюбив­шись за сараем, мы немедля умираем. Или, любимое: «синерукие джамбли живут».

Недурен я был собой, да не тем брал. Живостью брал, играл на контрасте: вот ведь специфической внешности хомо, а го­ворящее! (Примем обеими половинами рта. Э-э-х... х-х...) Многие просто остолбеневали, когда этот марокай открывал рот и говорил по-русску. Чем еще брал? Ну, фасоном и вы­тачками. Были времена…Транзит, глория моя. И, видимо, мунди.

Лежу. Весь как есть – периода «Послед­них песен». Думаю о папе. Царство ему не­бесное. Четыре инсульта перенес. Мне слабо. Думаю: пол-лица умножить на четыре минус ноги. И щечные зубные. Сбиваюсь со счета, отвлекаюсь – сколько, думаю, меня бросало. И сколько – кинуло. Кидалово – есть теперь такое русское слово – в дрожь! Сотря­саюсь, а щека уже – мраморная. Замечаю, что посетители все время мне что-то пред­лагают на мне испытать. Сознание – теряю.

 

 

ИЗ ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ

 

После удара. День первьй

 

Учил себя произносить «Бабэльмандебский пролив». Как произнесу – приносят по­пить из поильника. Удивительно бестолко­вые сиделки и сиделицы. Обтирали спиртом, обидно – но муравьиным. Когда оправлюсь – обязательно опять женюсь. Мы теперь не гордые – возьмем с легкой инвалидностью. Мне, пользуясь моей беспомощностью, все время читают вслух: «Смерть коммивояже­ра», «Время жить и время умирать», «Девоч­ку и смерть» и «Человек, который смеется» (последнее – про меня, только я полусме­юсь, полуусмешка у меня такая).

 

После удара. День второй

 

Наперебой предлагают пригласить Луи­зу, открыть космический канал у Джулии и посоветоваться с Иланой. Принесли свечи. Я отказался. Настояли, под предлогом Хануки. 8 штук. Согласитесь – это много. Вот-вот гастроли Джуны. Надеюсь не дожить. Вероятно, мне помогут массажи. Контактные. – Контакт? – Есть контакт! – От винта! Прислали письмо: «Незамужняя, 92, 26 - (минус) 1, ищет интересного». Пригласил зайти. 92 это рост. 26 – год рождения. Интересный – это я. Вечер удался. Как мало, в сущности, мне осталось.

 

День третий

 

Привели волшебную собаку. Полизать больное место, и как рукой снимет. Я выго­ворил, несмотря на щечные. Обошелся за­дненебными. Опять дали попить из поильни­ка. Шелудивый пес завезен в ходе операции «Ковер-самолет». Его тренер сказал, что у меня чумка. Я ему сказал, что у него самого заячья губа. И волчий зев. Дали попить из поильника. Читают вслух «Смерть в Вене­ции». Хочу в Венецию.

 

День четвертый

 

Когда же кончится этот зодиак? Который «благоприятствует творчеству, занятиям спортом и развлечениям». Звонили из ре­дакции, спрашивали для некролога шнат алия. Пришел шаман. Камлал. Бил в мехо­вой бубен. Предложил банки. Потом спро­сил, почему я дергаюсь. Я сказал, что я уже решил. Я выбираю банк Дисконт! И он меня – тоже, до основания. Читают вслух. Из ме­ня. «Когда я умирал, а я точно запомнил сон – когда я умирал…» («Прекращение огня»). Заходила дочка. Спрашивала, не может ли она поиграть в компьютер, ведь все равно он мне больше не понадобится. По телику давали «Молчание ягнят». Речью уже владею. Правда, она этого еще не знает.

 

День пятый, удар, еще удар

 

Звонили из редакции. Интересовались, почему я не сдал политическую колонку и какого цвета у меня были глаза. Приходил хиллер, старый камчадал. Дышал на меня как на ладан. Лечит мануально. Я отверг. Его поили из моего поильничка. Народный доктор прописал:

Rp: гуано – 3 ст. ложки

Прополис – мензурка х 3 раза в день.

Изокерит – повсеместно.

Мумие – per os.

Барсучий жир – поверхностно.

Змеиный жир топленый рафинированный – перед каждой едой.

Облепиха – со всех сторон.

Я принял.

 

День одиннадцатый

 

Вернулся дар речи. Узнаю окружающих. Когда хорошо узнал – пропал дар речи.

 

День двенадцатый

 

Привели курдку – сказали, что она может целебно плюнуть. Я отказал наотрез. Поили из поильничка. Сказали, что волнение мне не показано. Звонили из редакции. Спроси­ли вдову. Все три подошли к телефону. Старшая объяснила, почему я не написал политическую колонку. Младшая рассказала много интересного о старшей. По радио – «Гибель богов». Думаю, что Валгалла мне обеспечена (бе эзрат ха-Шем!). Нюхаю и слышу уже хорошо.

 

День тринадцатый

 

Д-р нетрадиционной медицины из Мги настаивает на уринотерапии. От доноров от­бою нет. Поили из поильничка. Звонили из редакции. Там все потеряли, поэтому проси­ли даты жизни по памяти. Факсом. Назначи­ли писать NN, спросили, как я на это посмо­трю. Я пошутил: «Посмотрим».

 

День четырнадцатый

 

Спасти меня может только обертывание – так объяснила мне одна заезжая из Цны: обертывание с последующим обласкивани­ем. И жим и отжим – программа «Суперледи (Кристалл)». Я сказал, что мне поможет оси­новый кол и 13 серебряных кадурим. Звони­ли из редакции, из отдела рекламы. У них там прошла реклама: «Аппликатор Кузнецо­ва». Говорят, помогает, а я даже уверен, что помогает. Пришли какие-то люди и иглоукалывали все тело. Слышу уже хорошо, разли­чаю ноты. Ночью проходил процедуры: шияцу, даяцу и субару. Бегло гутарю на диалек­те Хань. Никуда не выхожу без аппликатора. Это чудо какое-то!

 

Пятнадцатый день после озарения

 

Мне надо поголодать! Это точно. И пе­рейти на американский натуральный про­дукт. А прошу только одного – морошки. Не звонили из редакции. Слух прошел оконча­тельно. Подносили зеркало.

 

Сороковой день

 

Собрались друзья и коллеги. Выразили общее мнение, что меня лечат неправильно, особенно пагубен аппликатор. Ели кутью. Душой с ними. В сущности, они все – милейшие люди и хорошие профессионалы. Вече­ринка удалась.

 

Следующее утро

 

С утра дудели. Снизу. Гаврила. Свесившись из окна, швырнул в него гонорар. Не попал. Себя – чувствую, но выхожу из себя по любому поводу. Разбил поильник. Звони­ли из редакции. Спрашивали, как пишется слово «эвтаназия». Я не согласился.

 

 


Окна (Тель-Авив). 1993. 23 декабря. С. 17.

 

 

Система Orphus