Имя Михаила Генделева – из самых значительных в той части израильской литературы, что написана на русском языке. Однако российская известность Генделева явно недостаточна. Странно, но факт: первой его книгой в России стало собрание избранных стихотворений, написанных на протяжении тридцати лет, а все российские публикации до этого можно пересчитать, кажется, по пальцам одной руки. И, хотя с израильскими поэтами такая история временами случается (достаточно назвать незаслуженно мало известного в России Леонида Иоффе, – к сожалению, умершего в прошлом году), Генделев выглядит особенно радикальным случаем – если учесть большую известность поэта в Израиле, причем не только в русской, но и в ивритоязычной среде.
Генделев родился в 1950 году в Ленинграде, по профессии – врач. Публиковал стихи в самиздате: в периодике (журналы «Часы» и «Молчание») и в виде авторских сборников. В 1977-м эмигрировал в Израиль (с 1979-го жил в Иерусалиме), участвовал как врач в крупных военных кампаниях, выпустил несколько поэтических сборников.
Фигура Генделева необходима при разговоре о двух весьма разных литературных пространствах – ленинградском андеграунде и русскоязычной поэзии Израиля. Причем следует подчеркнуть: речь идет не только о механическом переносе биографических факторов на свойства поэтики. Творчеству Генделева присущи некоторые принципиальные черты обоих названных пространств.
Ленинградская неподцензурная поэзия эпохи самиздата – чуть ли не самое многомерное и сложно структурированное явление в послевоенной русской литературе. Попытки выделить некий стилевой и/или поведенческий инвариант этого движения оказываются, как правило, вынужденно односторонними1. Тем не менее и в этом разнообразном, разнотипном, «разношерстном» поле можно выделить несколько сменявших друг друга литературных поколений2.
Генделев, безусловно, принадлежит к «третьей волне петербургской поэзии». Это – поколение, пришедшее вслед за «ахматовскими сиротами» и «филологической школой» и прославленное именами Елены Шварц, Виктора Кривулина, Сергея Стратановского, Александра Миронова, Владимира Эрля, Константина Кузьминского, Олега Охапкина и многих других.
Михаил Генделев в этом ряду и характерен, и самостоятелен. С одной стороны, говоря о ранних стихах поэта, Михаил Вайскопф утверждает: «Пустотность и выморочность стали стержневой темой (не содержанием!) его сочинений... Доминировал игровой, но отнюдь не шуточный пафос разрушения, дискредитирования любой действительности... Эта барочно-романтическая позиция в многом отвечала, однако, действительному положению вещей: и статусу поэта во владениях прозы, и традициям ленинградской – а равно эмигрантской – поэзии, и статусу русскоязычного сочинителя в Земле Обетованной».
Трудно не согласиться, но верно и другое: подчеркивание значимости конкретных мест, локусов (пусть и семантически «опустошенных»), сложное совмещение метафизического и вещного, телесного начал, мотив двойничества, подчеркнутая «архитектурность» текста (вплоть до графики стиха: выравнивания строк по центральной оси страницы, что, кстати, является характернейшим приемом и Кривулина) – все эти черты сближают Генделева с теми авторами ленинградской поэзии 1970-х годов, которым было свойственно тяготение к стилистике необарокко: Миронов, Шварц3, Стратановский, отчасти Охапкин. Следует оговориться, что барочность здесь понимается типологически, по Делёзу: «...барочный мир... организуется сообразно двум векторам – погружения в глубины и порыва в небеса». И далее: «То, что один вектор – метафизический и касается душ, а другой физический и касается тел, не мешает им вместе составлять один и тот же мир, один и тот же дом»4:
Он в черном блеске времени возник
мой ангел, брат мой, мой двойник,
и в миг
как слезы заблистали
лик ослепительный
исчез,
тогда звезда рассыпала хрусталик,
а об другой расплющил ноздри бес.
С другой стороны, будучи ярким представителем вышеупомянутого «ленинградского необарочного письма», Генделев не стал тем не менее фигурой, принципиальной для неподцензурного литературного процесса в Ленинграде: от его вхождения в круг поэтического андеграунда (1972 год – время знакомства с «опекавшим неофициальную и непризнанную пишущую молодежь города»5 Давидом Даром) до эмиграции (1977 год) прошел не слишком большой срок, да и тогдашние тексты Генделева были скорее ученическими. Поэтому можно говорить о генезисе поэта в рамках ленинградской поэзии, о его стилевой близости с яркими авторами ленинградского андеграунда; не входя в «первый ряд» неподцензурной поэзии Ленинграда 1970-х, Генделев тем не менее в своем зрелом творчестве сохранил многие черты, сближающие его поэтику с общестилевыми устремлениями этого движения.
Иным образом соотносится творчество Генделева с русскоязычной литературой Израиля: именно в этой стране поэт становится зрелым мастером. Несмотря на то что стихи Генделева написаны по-русски, его называют «национальным поэтом Израиля». Это не пустая риторика: у Генделева русский язык как художественный инструмент совмещен с чрезвычайно резко провозглашаемым еврейским культурным сознанием (заметим, что Генделев, кроме всего прочего, переводил средневековую еврейскую поэзию; переводы в книге не представлены). Если вообще для израильской русскоязычной литературы характерен максимальный отрыв от языковой метрополии (в этом смысле Израиль – единственный, пожалуй, сформировавшийся в русскоязычной ойкумене практически самодостаточный анклав6), то Генделев доводит подобную тенденцию до конца.
Важно здесь и то, что в поэзии Генделева сильны военные, «киплингианские» мотивы, непривычно жесткие и бескомпромиссные для русской поэзии; при этом «политизированная» генделевская поэзия, как и положено «необарокко», пронизана метафизическими мотивами. В основе лирических сюжетов Генделева – не политика или история, но метаистория и метаполитика, увиденные одновременно с земли и с горних высот (и в этом можно обнаружить еще одно сближение Генделева с одним из самых значимых авторов петербургской неподцензурной поэзии – Виктором Кривулиным). Отсюда – уникальное для современной поэзии внимание Генделева к эпосу7. В этом смысле особенно характерна книга «В садах Аллаха»:
Ибо нас аллах
в рот целовал
шерстяною губой
мой род спускается в котлован
и могилы сержантов берет с собой
чтобы кто присягу разбинтовал
роты мертвые взбунтовал
нет
мы спускаемся в котлован
с Голан барабан с Голан.
Но Генделев, конечно же, не всегда столь однозначен и публицистичен. На фоне барочной пышности обыкновенной генделевской манеры особенно выделяются тексты, построенные на «минус-приеме», на подчеркнутом отсутствии ярких метафор и сложных аллюзий. Они сближаются с новейшей художественной проблематикой «прямого высказывания»:
Я
помнится был женат
да и разве я возражал
я был женат на тебе война
чего безусловно
жаль
ты конечно была в меня влюблена
времена еще были
те
я
был женат на тебе
война
мы
забыли
убить детей.
С упомянутой выше эпичностью генделевской поэзии связана столь характерная для этого автора циклизация текстов. Граница между стихотворением, циклом, разделом книги здесь не вполне определима, благодаря чему создается полифонический эффект8.
Обширные белые поля, возникающие благодаря выравниванию строк по центру, усиливают действие текста, подчеркивают своим молчанием поэтическое слово. Вообще оригинальность генделевского стиха отчасти объясняется неканонической сегментацией текста: стихораздел, как правило, анормативен, соотношение стихов диспропорционально, отчего поверхностный читатель может воспринять такой стих как свободный, – между тем как у Генделева преобладают тоника и силлаботоника. Единицей регулярности оказывается не стих, но строфа; повторение структурно сходных строф на протяжении того или иного стихотворения или цикла задает восприятие текста как регулярного (и в этом еще одна, помимо устремления к эпичности, причина пространности многих генделевских текстов).
«Неполное собрание сочинений» – почти исчерпывающий изборник зрелого Генделева (в книгу не вошли стихи ленинградского периода). Предисловие Михаила Вайскопфа, биобиографический очерк, составленный Леонидом Кацисом, комментарии Натальи Коноплевой – все это придает тому почти академический формат.
В четверг, 21 ноября, в рамках Генделевских чтений Зеев Бар-Селла выступит с докладом «От фонаря: Литературный Ленинград (Зощенко, "Аристократка")». Доклад состоится в Доме русской книги «Исрадон» (ул. Агрипас 10, Иерусалим). Начало в 19:30. Убедительно просим не опаздывать.