ПЕСНИ ВЗРОСЛЫХ ЛЮДЕЙ

 

Вальс «Крушение»

 

Китель, как лайнер, ладно пошит,
волнение из изумруда.
Лайнера корпус несокрушим,
а за винтами – буруны!
В иллюминаторах вид
к глазам пассажирок подобран.
По-итальянски стюарды поют,
а в трюме – синематограф.

– Можно, я ужин в каюту велю?..
– А тебе из какого графина?..
– Ах, да! Тебя я, конечно, лю...
– ...блю, как играют дельфины!..
– Великолепный круиз,
не правда ли, мой хороший?..
– Ну и как вы находите, юная мисс,
этот Атлантик-оушен?..

– За нашу любовь и за наш союз!..
– Я тебя никогда не покину!..
– А я с тобой ничего не боюсь!..
– Посмотри, как играют дельфины!..
– А помнишь: нотариус-дуралей
язвил, что укачивать станет?..
Плыви, мой великий кораблик любви,
плыви, наш «Титаник».

 

Второй монгольский романс

 

Вздохнуть прощально: гостья-жизнь, отменены
извиненья. А поклон – это я благодарю.
Но сказать «спасибо» за любовь –
как спасибо луне за закат луны,
за ночного солнца зарю.

            Вот и уходит, вот и ушла.
            То ли любил я, то ли она.
            И до свидания – вот и сошла
            с черного неба наша луна. 

Вздохнуть печально, в еще шуршащий дверной проем –
не сердцебиенье, а каблуки в лестничной тишине...
И сказать «спасибо» за любовь –
и есть остаться с собой вдвоем,
зажмурясь и – лицом к стене.

            Как прожилось, так прожилось.
            Легкая ноша – наша печаль.
            Луны уходят, время пришло:
            если простимся, значит – сейчас.

Давай прощаться, впрочем, что уже – когда госпожа ушла.
Но – давай прощаться! Так уходить из дому нехорошо.
А сказав «спасибо», все убрать со стола,
почище одеться и выйти, и на лицо – капюшон.

            Вот и ушла…
            То ли любил ее, то ли она.
            Вот и уходит, вот и ушла,
            то ли любимая, то ли жена… 

            Вот и проходит, вот и прошла,
            хоть дорожи ей, хоть не дорожи.
            Вот и прощайте, вот и ушла
            в черное небо – белая жизнь.

 

Второй романс

 

Как летал синий спирт, пригубя себя –
ах!
Как кружил синий спирт
над моей головой…
А теперь он спит на моих губах –
поцелуй слюны неживой.

Ах –
как летал синий спирт
в небесах,
в потолках,
синий спирт кружил забытья.
А теперь на губах моих спит роса –
но зачем-то соленая.

Как мерцал синий спирт,
голубой огонь,
в середине сиянья себя –
зиял!
Ясноглазый обморок – алкоголь
с поцелуев корочкой по краям.

Как летал, в себе синий спирт держа
на сухих крылах ледяной пожар,
госпожа моя, поцелуя жаль
одного его – моя госпожа!

Как летал синий спирт –
ах!
Как летал синий спирт над моей головой!
А теперь он спит на моих губах –
синевой лежит, синевой.

 

Куплеты светлой памяти
Анны Аркадьевны Карениной

 

У несчастливой у любви – как у пташки крылья,
куриная боеголовка и прицел.
Сам навряд ли будешь цел – да в цель фамилию
выпишут нерусскую, типа – «Эпицентр».

Несчастливая любовь, господа курсанты,
невеселая вдова – но зато и не вдова.
А что несчастливая – так ведь я и сам-то...
Она, хоть несчастливая – но зато жива!

У несчастливой у любви – аромат горелого,
гари паровозной, да мильтона свист.
Как Анна свет Аркадьевна имени Каренина
и – Вронский, муж ее. И – машинист.

Несчастливая любовь – верная девчонка,
не изменит, не продаст, кислые готовит щи!
А что несчастливая – это не причем как:
будь она счастливая – ищи ее свищи.

И к несчастной и к любви ходит ухажер, но я
сходства в девках не заметил и родства.
Впрочем, и «проказница», и «прокаженная» –
однокоренные русские слова...

Несчастливая любовь, господа курсанты…
Да будь она счастливая – так собирай потом тела!
Это пусть счастливая ищет адресата,
                      а наша несчастливая – бац! – уже нашла.

У несчастливой у любви – если вы забыли, я
нить повествования не прерываю ныть,
у несчастливой, ее мать – как у пташки крылья,
ее никак нельзя поймать и крылья отломать.

Несчастливая любовь – караул почетный,
ночью крикнешь: «Караул!» – так вон он, на часах.
А что несчастливая – при чем здесь наши счеты,
а что несчастливая – так ведь я и сам...

Несчастливая любовь – верная девчонка,
не изменит, не продаст, кислые готовит щи!
А что несчастливая – это не причем как:
будь она счастливая – ищи ее свищи.

 

Куплеты светлой памяти
Анны Аркадьевны Карениной
(вариант)

 

У несчастливой у любви – как у пташки крылья,
куриная боеголовка и прицел.
И так наводится на цель, что имя и фамилию
Выпишут на ящике: «Из центра – эпицентр».

Несчастливая любовь, господа курсанты,
если сверху снизошла – собирай потом тела!
Это пусть счастливая век ищет адресата,
а наша несчастливая – бац! – уже нашла!

У несчастливой у любви – аромат горелого,
гари паровозной, да мильтона свист.
И Анна свет Аркадьевна не при чем Каренина,
а причем муж-стрелочник и Вронский-машинист.

Несчастливая любовь, господа курсанты,
невеселая вдова, да и вовсе не вдова.
………………………………
………………………………

А вот счастливая любовь, господа курсанты,
как Офелия в запруде, чисто моет волоса.
А мудиле Дерриде предпочитает Сартра
и в цене у lе moujik краса ее коса.

У несчастливой у любви, если вы забыли, я
советую курсантам законспектировать:
у несчастливой, ее мать – как у пташки крылья,
ее никак нельзя поймать и крылья обломать.

А несчастливая любовь – верная девчонка,
не изменит, не продаст, кислые готовит щи!
А счастливая любовь вовсе не причем как,
да будь она счастливая – ищи ее свищи.

И к несчастной и к любви ходит ухажер, но я
сходства в девках не заметил и родства.
Эх, как «проказница» и «прокаженная» –
однокоренные русские слова...

Несчастливая любовь – верная девчонка,
и пивка на гроб припрет и с воблою баул.
А про счастливую у нас в инструкции все четко,
Встретил, взял на караул и крикнул: «Караул!»

Несчастливая любовь, господа курсанты,
не изменит, не продаст, кислые готовит щи!
А счастливую где взять, если я и сам-то…
Сам не справишься, шнурок, так сменщика ищи!

Несчастливая любовь ни тепла, ни горяча,
не изменит, не продаст, кислые готовит щи!
А про счастливую читай у графа Николаича,
И мадам де <…?> наизусть учи.

 

Маргарита

 

Сегодня у нас понедельник,
И завтра у нас понедельник…
Не то что бы всех поименно –
но этого помню отдельно.
Уродец
и инородец,
ну а по мне, так красавчик.
Не мог без него обойтись полководец,
гвардейски
победу просравший.

           И я, Маргарита, жена мясника,
           смотрю из окна на деревья,
           на крыши, на галок, на облака…
           И кажется мне,
           я старею слегка,
           наверняка старею…

Сначала – парады гвардейцев,
потом – официальные лица,
не наигравшись в индейцев,
скомандуют крови пролиться.
Потом – поражение, либо
победа, что тоже причина
сначала с триумфом прийти инвалидам,
потом возвратиться из плена мужчинам.

          И я, Маргарита, жена мясника,
          смотрю из окна на деревья,
          на трубы, на галок, на облака…
          И не то беда, что идут века,
          а то беда, что старею…

Вы там сочиняйте не больно –
с женой мясника говорите!
Но только не надо о бойне
рассказывать мне, Маргарите.
Сначала приходят обрывки
слухов про весь этот ужас,
потом не приходят без марок открытки
и нечего прятать от Бога и мужа.

          И я, Маргарита, жена мясника,
          смотрю на закат, на деревья,
          на крыши, на галок, на облака…
          Дочь мясника и жена мясника,
          да чтоб вы сгорели!
          Все время старею, старею
          пока
          стою у окна и старею…

 

Мы встретимся в кафе….

 

Мы встретимся в кафе,
где кружевная пыль на пианино,
зеленый свет и черные диваны,
и дребезжит стаканами буфет.
– Ах, – скажем, – сколько лет…
– Ах, – скажем мы, – привет!

И повторим все снова слово в слово,
встречаясь взглядами и отводя их, словно,
не расставались мы с тобой, о нет.
          Там, в маленьком кафе,
          там, в маленьком кафе…

Там, в маленьком кафе,
что на углу двух улочек и моря,
где если что и изменилось в этом вашем мире,
то пианист нормально подшофе…
Лишь циферка в графе,
счет за мартель, что выпили с тобою,
какие там теперь счета с любовью,
по крайней мере, в этом маленьком кафе?
          Так, циферка в графе,
          там, в маленьком кафе…

Там, в маленьком кафе,
что на углу Двух дураков и Горя,
нам дела нет до госпитального кошмара,
и этой сучки из комендатуры.
          Там, в маленьком кафе,
          там, в маленьком кафе…

Дождь по стеклу часов…
Такое, видите ли, настроенье,
войне бы постоять на расстояньи,
или потанцевать на расстояньи
с официантом, что уже составил счет,
где все наоборот,
где все не так, но так или иначе
пускай судьба себе оставит сдачи
от наших, впрочим, небольших щедрот.

Мы встретимся в кафе,
где кружевная пыль на пианино,
зеленый свет и черные диваны,
и дребезжит стаканами буфет.
– Ах, – скажем, – сколько лет…
Когда-нибудь мы встретимся в кафе…
          Там, в маленьком кафе,
          там, в маленьком кафе…

 

Ораниенбаум

 

В Садах Железных Апельсинов –
в Садах Аллаха,
у встречной гибели мы «Как пройти?» спросили –
– «Да шли б вы ...»
И мы пошли на бис и браво,
так рисково
пошли красиво,
но на губах у нас отрава
железных этих апельсинов.
Да, мы пошли на бис – а  правда,
да, рисково прошли,
красиво,
да на зубах у нас оскома
от апельсинов.

В Садах Железных Апельсинов,
от каждой пули слева,
равны примерно и отличны перспективы
на память и на славу.
Но мы – бессмертны – уходили
от пуль –
танцуя,
наверно – вправо,
но мы себе не находили
ни памяти, ни славы.

И я прошу вас, не поверьте:
Рай – пули с краю.
Никто вам не сулил блаженной легкой смерти,
ну, а про жизнь – вообще наврали.
Да, мы во росу во рту месили
сонно
да с плевком, да с прахом,
в Садах Железных Апельсинов,
в ночных Садах Аллаха.
Мы кислоту росы месили
и с тишиной, и с черным эхом,
в Садах Железных Апельсинов,
в Садах Аллаха.

И вот я снюсь себе живой и сильный,
как снился бы чужому сыну,
что я с лицом войны иду под небом темно-синим,
через Сады Железных Апельсинов,
в аллеях лунных ужаса и страха,
в своем мундире драном
и то ли звезды там смердят, то ли в прорехах
оранжевых дерев зияют раны.

Айда в Сады Железных Апельсинов,
посмертно, без опаски,
где лезут борозды от сока на щетине,
где безполезны каски.
Ах, нагулялись мы красиво –
и спасибо
бессмертья с краю,
в Садах Железных Апельсинов
в пределах Рая.
Да, нагулялись мы красиво –
и спасибо
я повторяю,
в Садах Железных Апельсинов
в аллеях Рая.

Ах, нагулялись мы рисково
Кто добровольно, кто насильно,
ах, на губах у нас оскома
железных апельсинов,
смертельных апельсинов.

 

Ораниенбаум
(вариант)

 

В Садах Железных Апельсинов –
в Садах Аллаха,
у встречной гибели мы «Как пройти?» спросили –
– «Да шли б вы...»
И мы пошли на бис и браво,
так рисково пошли,
красиво,
но на губах у нас отрава
железных этих апельсинов.
Да, мы прошли на бис – а  правда,
да, рисково прошли,
красиво
да на зубах у нас оскома
апельсинов.

В Садах Железных Апельсинов
от каждой пули слева,
равны примерно и отличны перспективы
на память и на славу,
но мы – бессмертны – уходили
от пуль –
танцуя
примерно вправо,
но мы себе не находили
ни памяти, ни славы.

И я прошу вас, не поверьте:
Рай – пули с краю.
Никто вам не сулил блаженной легкой смерти
ну, а про жизнь – вообще наврали.
Да, мы во росу во рту месили
сонно
да с плевком, да с прахом,
в Садах Железных Апельсинов,
в ночных Садах Аллаха.
Мы кислоту росы месили
и с тишиной и с черным эхом
в Садах Железных Апельсинов,
в Садах Аллаха.

И вот я снюсь себе живой и сильный,
как снился бы чужому сыну,
что я с лицом войны иду под небом темно-синим,
через Сады Железных Апельсинов,
в аллеях лунных ужаса и страха,
в своем мундире драном
и то ли звезды там смердят, то ли в прорехах
оранжевых дерев зияют раны.

Айда в Сады Железных Апельсинов –
йалла, встали! –
где лезут борозды от сока по щетине,
проказа на металле.
Ах, нагулялись мы красиво –
и спасибо
бессмертья с краю
в Садах Железных Апельсинов
в пределах Рая.
Да, нагулялись мы рисково –
кто добровольно, кто насильно,
да, на губах у нас оскома
смертельных
              апельсинов.

 

Романс «Близнецы»

 

Смерть и бессмертие – два близнеца:
эта усмешка второго лица
так же придурковата
и у сестры и у брата.

Смерть и бессмертье у нас близнецы,
взглядов полуживые жильцы…
Полные их личины
полностью неотличимы.

В доме инцеста лишь аромат,
вдоль, как невеста, лежит автомат –
значит, будущим летом
будем ложиться валетом.

С кем и кому я стелю на полу,
кто мне по каменному столу
кружку придвинет и пищу
жителя в нашем жилище?

А тост поминальный вкусом свинца:
смерть и бессмертие – ай, молодца!
Срам и бесчестие справа,
слева солдатская слава.

С войн возвращаются, если живой,
значит, и я возвратился домой,
где на лицо без ответа
смотрит лицо до рассвета.

 

Солдатское танго

 

Война подробно убивает,
ей все одно – мы сучьи дети,
но только нас не убывает,
поскольку лично я бессмертен,
поскольку лично – молодчага,
и мы, конечно, допоем:
что с дыркой в сердце есть два шага,
уже за окоем.

          Ой, не та ворон птичка
          чтобы петь с сучка.
          Но какова музычка –
          такова и музычка.

          Сапоги еще не тапочки,
          огонек – не уголек.
          Мотылек-жизнь-бабочка,
          Мотылек!

А смерть не глядя убивает,
она хоть Божья – но машина.
Но только смерти не бывает,
поскольку мы остались живы.
Ни малодушье, ни отвага
не достаются нам живьем,
ведь с дыркой в сердце есть два шага
и шагом марш за окоем.

          Я бессмертен – лично –
          и мне века хватает пока!
          Но какова музычка,
          такова и музычка.

          А вообще мне до лампочки –
          напролет –
          мотылек-жизнь-бабочка,
          мотылек!

Любовь, мне на слово поверьте
сама собой не умирает,
а только от случайной смерти,
что нас наощупь выбирает,
и в дырке сердца удалого
свистит последнее «люблю»,
но после смерти есть два слова,
еще есть два последних слова,
и лишь потом – салют!

          И мотив отличный,
          и темочка близка,
          но какова музычка,
          такова и музычка.

          Пореви, моя девочка –
          и ступай домой.
          Мотылек-жизнь-бабочка,
          ах, Боже мой.

          Пореви, моя дурочка –
          на дыму полет:
          мотылек-жизнь-бабочка
          мотылек!

Отлично ладят в этом мире
любовь, война и смерть – поклясться
могу: при плевеньком калибре
не остается даже кляксы...

Два шага после смерти нужно?
Два слова, говоришь, поем?
Пойдем со мной, мой простодушный,
давай их сделаем вдвоем!

 

Солдатское танго
(вариант)

 

Война Господня, но машина,
И под машинку выбривает,
Но мы с Хозяйкой так решили,
Что смерти вовсе не бывает,
Поскольку лично молодчага,
И смерть до свадьбы заживет,
А малодушье и отвага,
Раз – малодушье и отвага,
Два – малодушье и отвага
Не достаются нам живьем.

          Мы бессмертны лично,
          иллюминаций хватает пока,
          но какова музычка
          такова и музычка.

          Сапоги еще не тапочки,
          не примеришь, не надев.
          Мотылек-жизнь-бабочка –
          и припев:

          Ой, не та ворон птичка,
          чтобы петь с сучка.
          Но какова музычка,
          такова и музычка.

          Сапоги еще не тапочки,
          фитилек – не уголек,
          мотылек-жизнь-бабочка,
          мотылек.

Пока Хозяйка выбирает,
кого на фарш, кого на вертел,
у нас запас не убывает,
поскольку лично я бессмертен.
Всего-то лично сделать нужно
шажок-другой за окоем,
Пойдем со мной, мой простодушный,
айда со мной, мой простодушный,
пошли со мной, мой простодушный,
давай их сделаем вдвоем!

И поцелуй уже воздушный,
и пируэт в проем.
Пошли со мной, мой простодушный,
давай их сделаем вдвоем!

          Ой, не та ворон птичка,
          Чтобы петь с сучка.
          И какова музычка,
          Такова и музычка.

          Мотыльку жизнь до лампочки:
          Недолет – перелет.
          Мотылек-жизнь-бабочка,
          мотылек.

          Порыдай, моя девочка –
          И ступай домой.
          Мотылек-жизнь-бабочка,
          ах, Боже мой!

         Не горюй, моя дурочка,
         на – на память уголек:
         мотылек-жизнь-бабочка,
         мотылек.

 

 

 


О песнях М. Генделева

 

«Способ меня шантажировать – вспоминать мои юношеские сочинения, в частности успехи на песенном поприще» – обмолвился в одном из интервью М. Генделев.
Действительно, о песенках, написанных в шестидесятые годы и положенных на музыку Л. Герштейн и Л. Нирманом, поэт всегда вспоминал с гримасой хотя и иронического, но непритворного отвращения.
Как образчик предельной безвкусицы вспоминалась и самая известная из этих песен, «белогвардейский» романс «Ностальгия»: «Тема была белогвардейская, что всегда интересно и полезно еврейскому мальчику… Корчит тело России от ударов копыт…, Боже, белые ночи ниспошли на Париж… и прочие эполеты».
И все же тяга к «песенному жанру» не оставляла поэта; возможно, дело было в внутренней музыкальности. В его иерусалимской мансарде часто звучали какие-то записи «под гитару» – общебардовский распев Генделев презирал, но носился то с «попугаем иудейской породы» из «Никольского подворья» В. Певзнера, то с «Переведи меня через майдан…» в исполнении Т. и С. Никитиных, а кассета с песнями А. Хвостенко (включая песни, написанные совместно с А. Волохонским) заслушана была до обрывов и дыр.
Уже в книге «Праздник» (1993) появился цикл «Романсы». О вокальном их исполнении речь в то время не шла, однако несколько лет спустя поэт и бард О. Шмаков, живший в ту пору в Иерусалиме, положил на музыку целый ряд стихотворений.
Загоревшись, Генделев принялся переделывать «под песни» и другие тексты, в основном стихотворения из книги «В садах Аллаха» (1997). Параллельно была написана серия собственно песенных текстов, которые публикуются нами в этом разделе. Работа шла лихорадочно и вскоре в исполнении Шмакова была записана кассета, получившая название «Песни взрослых людей».
Если поэзия Генделева повествовала в известном смысле и в первую очередь «о себе» – песни, по его словам, задумывались как композиция «о нас», о той общности близких поэту «взрослых» людей, что разделяли сходный жизненный опыт и взгляды.
Музыкально-поэтический проект 1997-1998 гг. завершился выпуском диска с записями песен Генделева-Шмакова в исполнении певицы И. Долгиной и музыканта и аранжировщика Я. Муравина. На разных этапах в проекте приняли участие актер Е. Терлецкий, И. Лонский, Е. Генделева-Курилова и Е. Пастернак (Львовская), а также композитор Я. Якулов (США), положивший на музыку «Мы встретимся в кафе». В этой своей инкарнации проект получил название «Другое небо» и включил 20 песен.

 

 

Система Orphus