Разное

 

(Отрывок)

 

 

Возможны две точки зрения, то есть точки, откуда смотреть, то есть те «пункты над долиной, где грызутся танки», то есть, если спуститься по регистру метафоры, – две возможности понимания:

Первая позиция – соучастие в происходящем,

Вторая позиция – отстранение от происходящего.

Сложная постановка ног в первой позиции оказалась мне не по силам – она требовала общего опыта (и словаря) существования и сочувствия той культуре, в которой я не существовал и которой я не сочувствовал. Через полчаса, прослушав исполнение довольно известного романса Вертинского, в процессе исполнения которого романса исполнитель раскованно перевирал слова, фальшивил, но при этом изрядно, как говорят актеры, хлопотал, подавая эмоцию, и очень переживал на сцене, от чего зал вообще распсиховался, – через полчаса после начала концерта я ушел, мне стало скучно... И довольно одиноко в партере, набитом сплошь доброжелательной, если не восторженной, публикой.

На концерт Бориса Гребенщикова попасть не было никакой физической возможности. Поклонники таланта обложили Иерусалимский культурный центр евреев – выходцев из СНГ, и стояли насмерть, полностью заблокировав вход. Мои юные друзья, значительно более легкие на подъем, пытались, подсаживая друг друга, проникнуть через дымоходы... Юная моя жена прошла по блату... На вожделенный концерт. Меня ни за что не пускали, просто ни малейшего шанса форсировать вброд возбужденную толпу. Я раззавидовался: вот это слава! Вот это если не всенациональное, то всенародное признание! Я раззавидовался не на шутку, в то же время с удовольствием наблюдая молодую толпу: все ж таки ломились не на Задорнова-Петросяна, но на поэта и шансонье, даже изысканного, по крайней мере таковым аттестованного знакомыми.

В зал я попал, хотя сидел на приставных. Публика была прелестная – симпатичные морды, елочно попахивало марихуанкой, почти никто не скандалил. Румяные молодые люди в свободной смуглой стране... Когда на сцену сел самый знаменитый шансонье России – ей-Богу, мне очень хотелось, чтобы мне понравилось, я старался. Ведь я пришел на этот концерт не затем, чтобы здесь скучать.

Интересно, подумал я, персональным твоим родителям лет двадцать пять назад понравился бы твой Владимир Высоцкий? Блоку понравился бы Вертинский – эдакие новомодные штучки? И отряхнул музейную пыль со своего шлафрока, ибо по сенильности забыл переодеться.

Никакого такого Гребенщикова в 1977 году, извините, в Ленинграде известно мне не было (на что существует известный ответ: сам дурак) – жил я без него, а эти два сменившихся поколения, заполнившие зал, жили себе, напевая Б. Г., а также: Шевчука, Мамонова, Бутусова, Макаревича, Кинчева. И эти песни обсыхали на их губах...

(По возвращении из СССР в 1987 году я записал в своем «Дневнике писателя»:

Что значит повзрослел! Наверняка
стошнит от матушки грудного молока.)

 

Интересно, думал я, старый дурак, неужели ты не можешь, косные твои извилины и окостеневшая твоя душа, приобщиться к пусть чужой, пусть не твоей, хотя и на твоем языке, и в твоей традиции выполненной поэзии. Потолерантнее бы, потолерантнее, а?.. Да и песня – дело тонкое, тут не в словах дело... Тут нужен (три щелчка пальцами) некий (три щелчка пальцами) душевный настрой, гребенать, опять же – музыка... Желательно – Музыка Сфер. И опять же интонация.

«Быть может, всемирная история – это история различной интонации при произнесении нескольких метафор» (Хорхе Луис Борхес).

Есть такое устаревшее определение: суггестивная лирика, суггестив. Резко эмоционально окрашенный, четко проинтонированный поток сознания (подсознания), организованный ритмически, а иногда метрически, но с разрушением прямых сюжетных, а иногда и синтаксических связей. Такой способ поэзии. Близкий к т.н. интонационному стиху. Короче говоря: парус, порвали парус.

Суггестивная лирика в русском воплощении – довольно традиционный жанр. Порой сопровождающий, как элемент поэтики, персональную и школьную поэзию. LastochkaВелимир Хлебников, Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Николай Олейников. Или, как выше процитировано, – Владимир Высоцкий. Иногда суггестив является базовым элементом поэзии: стихи раннего Б. Лифшица, поздний Конст. Вагинов, основной корпус текстов Анри Волохонского и Алексея Хвостенко. После них в этой манере работает великое множество современных русских поэтов. При этом сразу нескольких школ и поколений: Парщиков, Арабов, Еременко, Иван Жданов, например, в Москве, или Елена, например, Шварц в Петербурге, Инна Близнецова в Нью–Йорке, Владимир Тарасов, Демьян Кудрявцев и – немного – Дана Зингер в Иерусалиме. При этом Алексей Хвостенко пишет в Париже, а Анри Волохонский, совсем наоборот, в Мюнхене. Понятно, что большинство авторов участвует в выдаче на-гора суггестива, не отдавая себе отчета, кто – по безумию, кто – по традиционно скверному знанию современной литературы, а такое бывает, поверьте мне на слово, – они даже не знают, как называется прием, с которым сами работают. Дело ведь не в названии, ярлыке или термине. Речь идет лишь о том, что стих организуется на откровенно проинтонированной, выполняющей функции сюжета, открытой эмоции. Чтение (авторское или внутреннее – самим строем текста навязанное стихотворцем читателю) в подобном решении становится эквивалентом прочтения – интонация произнесения доминирует в стихе.

Ежу ясно, что когда в руках у рапсода волшебным образом появляется гитара, или барабан, или флейты голос нервный, а то тамтам, лютня, осадное орудие – пли!!! – эффект многократно усиливается. А если еще (можете себе представить!?) и мелодия, оформленная по законам музыкальной (а не поэтической) гармонии, сопровождает исполнение и ведет текст – усиливается эффект – как мы говорили в детстве – в бессчетное количество раз. Попробуйте пропеть «Я помню, сука, чудное мгновенье» на мотив «На Дерибасовской открылася пивная» или, отбросив слово-паразит, с интонацией и хрипотцой Владимира Семеновича – под рубленый аккомпанемент. Убедитесь сами.

Вся эта поверка алгеброй гармони имеет смысл, если приспичило. В оценке худ. произведения вздорно исходить из простоватых (хотя имеющих право на хождение в народе) характеристик по принципу «нравится – не нравится».

Когда высокочтимый Б. Г. поет «Над небом голубым» (песню «Рай», музыка Франческо ди Милано, стихи Анри Волохонского) – песню, аранжированную Алексеем Хвостенко в Питере конца шестидесятых, – гармония музыки, текста и исполнения не нарушена, и эффект изумителен. Когда Б. Г. поет Вертинского – кроме того, что это «сам» великий Б. Г. поет, это надо же! – устаревшего и смешного в своей трогательности Вертинского – это некультурно до некоторой неприличности, потому что:

Вертинский сим исполнением насильственно извлечен из своей экологической ниши в культуре. Песни нетрогательно смешны, потому что лишены всего того, с чем явились на свет Божий, а именно – точной иронической дистанции, дистанции на авторскую иронию и самоиронию, лишены характера стилизации, с которой они выполнялись и исполнялись, они становятся сериозны, а значит – по законам жанра – незаконны, то есть смешны. И жалки.

 

 


Окна (Тель-Авив). 1992. 31 декабря.

 

 

Система Orphus