Михаил Генделев

«ПРОЩАЙ, ИЗРАИЛЬ!»

1. В империи время стоит. Внутри империи Истории – нет. Человек империи психически обделен персональным – шестым чувством, чувством Истории. Легионер империи падет в войнах империи. Израильский солдат гибнет на Своей войне. Натуральный имперский человек понимает и ощущает историю как то, что произошло с другими. А столкнувшись с Историей, попав под нее, – полагает себя жертвой, и всегда – жертвой наезда. Подобно: не считают себя участниками – потерпевшие автокатастрофу; так, с посмертным изумлением, обыватели Империи имени России находят свои маленькие инициалы давеча в расстрельных списках сталинизма, нынче на продуктовых карточках перестройки. Для обывателя империи биография империи, т. е. имперская история, – события из жизни взрослых.

Человек империи живет в песочнице. На площадке молодняка, в вольере, устроенном этими божественными Взрослыми: Папой-Государством и «крестной»-Страной. Отсюда кухонный фатализм имперского суслика: античный – «все, что ни делается, все к лучшему»; поствизантийский – «чему быть, того не миновать»; и «не дай родиться во время перемен» – демисезонное дацзыбао Поднебесной цмперии. Человек империи – государственный раб империи. Но он и заложник истории. Его демократизм – коммунальность старшей группы детского сада, стайки, отары равных – до первых обертонов сержанта, мандарина, цезаря.

Израильтяне историю делали. И делают. От руки. Государственность складывали (довольно кустарно), Войны на Истощение (вполне профессионально) выигрывали, а в Судный день шли не под трибунал, но под минометы. Израильтянин – не имперский человек. Он – человек истории. Персональной, своей истории, когда уж – если и по воле, то – Отца, а не папы-государства. Свой историзм Израиль ощущает. Шестое чувство Израиля – история.

2. В 1992 год в Израиль, по прогнозам, въедет миллион репатриантов. И ввиду таких цифр (чисел и судеб) хватит конкретно обсуждать, кто они, собственно, будут – этот миллион: репатрианты, эмигранты в –, иммигранты из –, квартероны, шиксы, сионисты, трясуны, кооператоры, ветераны (ВОСР, ВОВ, ОБХСС, ОТК, ПНД, МВД, ДНД, ВЛКСМ, ССП, ИТД – нужное зачеркнуть, ненужное тоже).

Все. Хватит. Неинтересно. И времени нет. Нет времени. Кончилось. Давно идет история. Не болтайте в строю. За глаза и за уши достаточно того, что эти – не те, кто сновидел Сион и с напевом «Ерушалаим шель захав» организовывал вооруженное сионистское подполье на Рязанщине. Эти уже здесь (то есть в Америке).

Это беженцы. Из СССР и истории СССР. Точка. Нет: точка с запятой, потому что Эрец-Исраэль – единственный дом, обещавший их, беженцев, принять. Принять в Израиль и в Историю Израиля. Это переселение народов. А великое переселение народов – это явление природы. Человеческой природы, в том числе.

3. Явления природы безличны. Не все, что происходит, – к лучшему, но все, что происходит, как минимум происходит: гильотина помогает от перхоти; эмиграция спасает Русь от жидо-масонов; в блокаду, как теперь выражаются, Санкт-Петербурга – Три Толстяка худеют; опыты доктора Менгеле продвинули офтальмологию... Не дай нам жить во времена перемен. Ну, пожалуйста!! Ну, не дай! Ну, не хочется. Простые абстракции туго доступны простодушному сознанию. И благодушному туго. А идеи, грянув оземь, оборачиваются серыми волками событий и невегетариански рычат. Мы живем в Израиле образца 1991 года, с фактом – таки-да! – наличия палестинского народа в нецеломудренном и прикосновенном, опозоренном «Скадами» иракского кризиса Израиле (еще один победоносный миф похоронен), мы живем на руинах качелей геополитического советско–американского баланса, мы уже живем при наличии полумиллионной «русской» общины и в перспективе – полуторамиллионной.

4. Прощай, Израиль! Тот, до времени перемен! Адью! Мы живем в другом Израиле, памятью прежнего. Ну, конечно, мы сталкиваемся с новым историческим явлением небывалого масштаба, кажется, соразмерным самому факту провозглашения государства. И теперь перед нами проблема не изменения форм существования прежней данности, но проблема новой формы существования. С этой точки зрения, частностями становятся перипатетические реплики: о «русской» партии; о «русском» интеллектуальном гетто; о чартерной программе поведения культурной группы вновь приехавших – отличной от нашего, алии 70–х, поведения, стилистики уан-уэй-тикет, о кризисе (или расцвете) русской или совето-язычной литературы Израиля...

Это частности. И даже колоссальная по своей сложности и почти невыполнимая задача по экономическому и социальному (да, Господи! где селить и чем кормить миллион!) укоренению в стране – это, во-вторых. А во-первых, осознание масштаба события – проблемы изменения субстанционной структуры страны и государства. А по осознанию – всересурсные усилия к решению этой фундаментальной проблемы.

5. Я и мое поколение репатриантов жили в Израиле, уже принявшем полумиллионную сефардскую алию, вместившем ее, но не изжившем последствий культурного столкновения и контакта с этой (в культурном и социальном смысле «аутсайдерской») группой. А ведь мы живем в стране с неизжитым сефардско-ашкеназийским противостоянием. И только вообще очень высокий градус исторического кипения израильского социума, тигля неоисраэлизма, чья непрочность стенок уравновешивалась могучим – в первую очередь военным – давлением извне, не оставила нас погорельцами на руинах большого этнического взрыва, мы обошлись всего лишь «шикунными» бунтами, Израиль не взорвался изнутри. Какая прочность стенок гарантирует нам давление, определяемое присутствием в стране группы, отвечающей следующим характеристикам. Перечисляю: социальная уязвимость, психологическая и экономическая ущербность по отношению к коренному населению, бедность (да-да, нищета!), незнание языка, незанятость и безработица, бездомность, секулярность, отсутствие традиций еврейского воспитания, неориентированность в правовых, политических и культурных аспектах государственных институций...

6. И! Высокий образовательный ценз, имперские, вывезенные в багаже амбиции, ручная кладь вкусов, переносимых на культуру, авторитарность и социальная агрессивность.

7. И: въезжающие к нам сов. иммигранты – это эмигранты из СССР, из страны больной, из страны катастрофической. (Иначе как из катастрофической страны они бы к нам и не поехали.) Они родились (как и я), они воспитывались в той стране, и они носители ментальности России (как и я). А ментальность – качество, не поддающееся оценочным характеристикам хорошо-плохо. Когда идет речь об усыновлении ребенка, семья может не знать родословной и биографии сироты, не знать диагнозов, анамнеза нового дитяти и распространять свою безоглядную доброту на не менее безоглядное усыновление. Но лучше бы знать. Это как-то ответственнее. И мы знаем эту родословную и не имеем права не считаться с ней. Мы обязаны, ибо приняли на себя обязательство кормить (и любить), одевать не хуже себя и обувать (и любить). Дать образование (и любить). Женить и обожать любимых внуков... нам, а сейчас речь пойдет не о новых репатриантах, не удастся сделать вид, что ничего не произошло. Можно ностальгически вздохнуть. И я, вздыхая, оглядываюсь на тот бывший, наш маленький Израиль: о времена, когда в иерусалимской толпе я оборачивался на каждую русскую фразу, с неизбежностью признавая знакомца! Можно еще раз усмехнуться, проходя мимо газетных лотков, умилиться оползням русской прессы; можно даже не хотеть жить во времена перемен. Можно, только нельзя. Прощай, мой маленький. Прощай, Израиль.

(М. Генделев – поэт)