Михаил Генделев

ТЕРРА НОВА – ТЕРРА СТАРА

Поэзия должна где-то существовать... На какой-то территории. В каком-то пространстве. А ситуация мальтузианская: стихотворцев много – места мало. Стоит, скажем, лес. Сумрачный – Данте. Розовый березняк – Есенин. Легкие расейского поэта (по Набокову) наполняются мороз-и-солнце-воздухом Александра Сергеича, лахтинскими туманами Блока, распираются астмой воронежского вакуума Мандельштама. Бронхи израильского поэта набиты высоким безвоздушьем – небом Иерусалима. А сам поэт существует един в двух первых лицах: в пейзаже природы и в пейзаже культуры. И то и другое – его поэзия и его, поэта, – поэтика. С поэзией более-менее ясно: ее ровно столько, сколько есть. Она черпается ниоткуда. И с поэтикой тоже не менее ясно – ее надо где-то раздобыть. Можно позаимствовать (как эпигоны акмеизма А. Тарковский и А. С. Кушнер). Можно украсть (см., но не читай – бродских и приговых карманного формата дарования). Можно, наконец, сочинить – как Анри Волохонский, или, на худой конец, открыть – как Хлебников.

Без поэтики поэта не бывает. С чужой – он не больше чем стихотворец из 6-й палаты трудотерапии, сосредоточенно складывающий не им разрезанную картонную мозаику. Поэзию он не осуществляет.

Начинающий поэт оказывается перед «буридановым» выбором: либо прилепиться к какой-то стае – так складывается групповая поэтика типа «Ленобл- (ныне «Петргуб-») поэтшколы» или московского крупноблочного соцарта, либо вышеозначенный новичок противопоставляет свою персону всей прежней известной ему поэзии, что требует некоторого нахальства и хоть какой-то культуры. Во всеобщей же поэтике современного русского стиха скушно, как в нетопленой русской же бане. И тесно, и картонной мозаики всего четыре набора. Качество в данном случае ни при чем – в этом «качестве» разбираются даже дилетанты (с легкостью отличающие Высоцкого от Розенбаума, но предпочитающие последнего).

Иерусалимский русскоговорящий поэт Владимир Тарасов начал сочинять стихи на русском языке, уже прижившись в Израиле, будучи человеком не юным, а чем занимался в юности, из стихов не следует. Начал он (в 1989 г. – первая книга «Азбука») с того, что не темы взыскал, не сладостных звуков алкал, но с поисков незатоптанного пространства этой самой природы (натуры, значит) и природы стиха... Чтобы ни на каком заборе не висело: «Территория Джозефа А. Бродского, эсквайра», или «Частное владение Анри Волохонского, аббата и Кавалера ордена Совы», или «Мастерская по холодному ремонту велосипедов купца 2-ой гильдии Димитрия Алексаныча Пригова и Сы», или «Частный санаторий Е. Шварц. Осторожно! Злая собака!» Поэт Тарасов в труде своем преуспел – территорию обозначил. Называется она: «Владимир Тарасов – Terra nova».

Прогуляемся. Или, как он сам выразился на 58 странице: «Застолбим пространство».

Здесь я, конечно, должен начать цитировать. Но не буду. А выскажу мнение. По моим впечатлениям, на новой земле поэт гуляет один. Он замечательно умеет держать строфу, этот поэт. Держать строфу в пустом воздухе этой пустой земли. Все время Адам-Тарасов не умолкая разговаривает, сотрясает воздух, восклицает, вроде бы всем и никому, но никого, кроме него, там, на новой его земле, нет. Поэт ругается с Аменхотепом и Великим Магом, полемизирует с Красным Змеем и Ван-Гоголем...

Как он при этом умудрился не заметить Terra stara и sancta, на коей живет, – ума не приложу.

Квартира его – на Иерусалимском рынке (в прямом смысле слова «шук») – прямо, направо, второй этаж, а войдешь:

«чисто. / Ни пылинки / зато какая птица / тончайшей бронзы ножками уперлась / в льняные струи занавеси. / Ус. / Глазок. / Брюшко кинжальное. / Павлиньи лилии слюды сокрылий».

Такие вот дела. А еще заставляют снимать обувь...

Я очень рекомендую прочесть книгу В. Тарасова. Среди нас живет автор, способный на такие строки:

«Большие мысли посещают после бани: / признаться человечеству в любви... / Так одиноки люди... голы...»