ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,
о том как выгодно составить на потом
воспоминанья о пережитом
«Невский Проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его, нумерация идет в порядке домов – и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный Проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть... гм... да... для публики. Невский Проспект по вечерам освещается электричеством. Днем же Невский Проспект не требует освещения». От себя добавим. Мы знаем Невский Проспект. За многое любим. За цитаты. За – у нас хорошая зрительная память, мы с детства угол рисовал. За – углы. Угол Марата. И Ольстера. Угол Сайгона, угол Желябова, где ОВиР, угол Софьи Перовской. Угол Бродского. У нас хорошая память! Где мы остановились? Угол Бродского? Помните в «Уединенном»?..
«Бродский, Бродский!.. Бродский...»
Ничего-ничего! Будет и на нашей улице («рехов» по др.-евр.) праздник! На рехов Гамлет. Или – на рехов Фауст! Я вам напишу воспоминания. Прямо в «Памятники». – «Воспоминания». Фауста о современниках.
Как сегодня помню: белая ночь, пролетка...
| Она: | «Когда б вы знали из какого сора растут стихи...?» |
| Он (лукаво): | «Знаем, знаем...» |
| Она (запальчиво): | «По мне в стихах все быть должно некстати...» |
| Он (убежденно): | «Все не как у людей!» |
| Она (кокетливо): | «Я на правую руку надела перчатку с левой руки...» |
|
Он (покровительственно, любовно): |
«Эх!... Сено-солома!...» |
Или! Правда, это было в Переделкино, но – в строку!:
Мошкара, нобели, понимаете, летают, скрещенье рук.
| Первый: | «Быть знаменитым некрасиво». |
| (Отмахивается...) | |
| Второй: | «Некрасиво!» |
| (Комара хлоп!) | |
| Первый: | «Надо жить без самозванства!» |
| Второй: | «Ох, надо!» |
| Первый: | «Жизнь прожить – не поле перейти!» |
| Второй: | «Да, знаете... это (нобеля хлоп!)...мысль!» |
Всегда был соглашатель.
А еще, помню, провожали... Ночь прошла незабвенно, ресторация Чванова, то-се, цыганы, пьяные признания. Вдруг наш главный, тогда еще был жив покойник, царство ему небесное! Возьми – да брякни: «О, Русь», говорит, «О, Русь! Жена моя!» Тут мы все, наперебой, конечное дело, закричали: «нет моя!», «нет моя!»... А этот, уродский, паспорт спешит тычет... Зане локоточками-то подучили, надо быть поскромней! Так он обиделся, чертяка, супругу-Русь-его-бросил и... фюить! Поклялся, правда, на Васильевский прийти умирать! А что ему жалко – обещать! Я бы тоже пообещал, лишь бы выпустили...
Напишу мемуары! Крест святая икона, напишу!
Врежу алмазным стилем!
...как-то меж тем бегло цитировать, бегя с банкой некомфортабельно. Так где мы там остановились? Невский Проспект? «Невский проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он – европейский Проспект (Хо-о-рошая проза. Нота Бене! М. Г.), всякий же европейский проспект; ... (еще не конец цитаты, пардон, отвлекусь! М. Г.)
Гостиница «Европейская», Годдем! – вот паспорт. О-о! веа риз туалет?.. Клоуз?!.. Шит! Почему клозет, говорю, не работает? Что значит «санитарный день»? Да кто же это вытерпит, черносотенцы!... Икскьюзми!... (Подождите, не конец цитаты! М. Г.) «...всякий же европейский проспект, есть не просто проспект...»
Фонтанка! Журчит старушка... Публичная Библиотека для недоучек. Очень красивое, ценное, но, вероятно, трудное для ремонта здание... Ремонт его начали – лиценциантом медицины был Dr. Gendelev, а от он ремонт, как новенький. И написано «remont», и на сопредельном туалете – тоже. Однообразно как-то, рутинно, без выдумки. Написали б «perestroika». «Всякий же европейский проспект есть не просто проспект, а...»
Литейный! Спекулянтский садик за академкнигой! Скупка. Всему в студенческой жизни своей хорошему мы обязан Книге! На папином 20-томном В. Скотте три ряда печатей! (Скупки.) Он, папа, любит Вальтер Скотта, он, папа, трижды выкупал шотландца, / по возвращении из отпусков.
О, эти, под карельскую осину, / генизы русские политехнических евреев. / О, корешки! Собранья подписные! / Маршак – Шекспир ты наш! / Ты, Эренбург, наш микоян!
«... Эли, а Эли?.. Лама азавтану?»
Кругом
распутин. солоухин и глушко
а выходцев
from
кожинов:
куняев!
а
ты
от нас ушел
Илья Григорьич!
и
очень жалко, что ушел,
живым.
недокурив четырнадцатой люльки
недодымив
Герцеговины Флору
и так вот на – Падение Парижа
и Хуренито:
эти люди, эти годы, эта
жизнь!
о
елкин елин липкие левитанский
лиснянский о белоцерковский
зазуля галкин
и
сорокин
о!
– а балтер?..
– безыменский урин балтер!
а также: немцов швед и финн варшавский,
незнанский!!! голощекер!
кац!
и
шварц!!!
азаров и светлов! багрицкий и ясенский!
залесский дальский и долинин дольский
гай
огнев волин долин
и
гай-
дар...
о
дриз унд шторм!
...унд шток!
– айслендер!
унд гор унд форш! унд братья тур!
– унд
дар.
...но
озеров?.. а алигер? а островой!!!...
натан рыбак и рыбаков...
явленский!:
...райский!
с
барто!
и
(избранный и полный)
уткин!
и гусев! беленький!!! и
лебядинский!
рогинский лев и рысс и бек
и радов и ошанин солнцев славин!!!
Родная Речь!
Хорь
мит
Калиныч!
Чук
и
Гек.
...а Элиза Ожешко! а! Элиза Ожешко!
А Шолом, ани мицтаэр, кводо – Алейхем! А?
А Фейхтвангер! «Иудейская», страшно сказать, «война», ни разу не открыл! толкнул не глядя, теперь поздно горе-горевать... Только детские книги читать... – Весь второй ряд семейного шкапа, вся... – менталитет уходит в гои – ... сокровищница! ушла гулять в «Садик»!...
...«Не работает!» Академично. Лаконично. Не работает! И – точка. Точнее, восклицательный знак. Ну что ты будешь делать? Мелом. И хулиганье приписало всякие глупости. «Всякий же европейский проспект...»
Сайгон! Мы еще вернемся. Сюда умирать... Я терпелив! И родина моя Сайгон. На мне татуированные знаки. Просто, сейчас некогда.
Что-то омолокососел ты, Сайгон, сравнительно с нашими временами зрелых Титанов, и надолбанный ты какой-то, старина, и не утоляет ностальгию, что в углу по-прежнему не шевелит трезвыми ассирийскими очами уже совершенно седой осведомитель, и глухо-немые опять готовы к страшной клокочущей драчке, они что? не стареют, немые? У них никакого упадка сил?
Но – дальше, туалет дальше! Мимо придворной «Мороженицы»... Женя Вензель, тончайший стихотворец, не свиделись, «Мой отец еврей из Минска, / мать пошла в свою родню, / право было б больше смысла / вылить сперму в простыню» – извини, дружок, что не в столбик, некогда;
Евгений Вензель стрельнул в Сайгоне пятерку, приобрел в гастрономе напротив (о, темпера дешевизны!) маленькую + бутыль бормотухи + стакан сливового с мякотью сока – забросил в клюв и... не пошло. «Пяти рублей как не бывало», – флегматично сказал Вензель, не посмотрев на пол. Эту фразу мы повторили на улице Яффо, по выходе из иерусалимского рабанута, держа в руках «Теудат Герушин» – «Свидетельство о разводе». С Еленой. «Пяти рублей как не бывало...» Но дальше, дальше, что нас остановит?!... Здесь это, за пивбаром «Жигули» театра Ленсовета!... Сначала «Ж», потом «М», помните? Да. «Перерыв». Чево «перерыв»?! Это у меня – перерыв! Перерыв?!!
Быстро, резво, скажу я вам, уходит от нас известный израильский литератор! И пролетит – конским глазом скося – знакомый подъезд? Где, на восьмом этаже он, он годы провел в безумном бешенстве желаний! Он пустил по ветру лучшие годы!
Стойте, Генделев, стойте, торопыга!
Замрите!
Что «не...»?
Стойте, скрестив ноги, – но стойте! Считайте количество знаков на странице – отвлекает.
А мы не спеша зайдем... Мы поднимемся, годы наши не те взбегать по темной лестнице, на восьмой этаж, где двадцать восемь звонков и одно «стучать!». Где медная табличка «Инженеръ Ивановъ (Бейлисъ) – 1 звонок», а вы, Генделев стойте и: ни!
Не ходить же по-маленькому в самой мемориальной подворотне Санкт-Петербурга?
