ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
о грации
движений задницы Российской Федерации
Мама мыла ночные тарелки, папа смотрел телевизор. «В Иерусалиме идут уличные бои, – пламенно, иллюстрируя видами Рамаллы, объяснял баритон. – Коренное население Палестины дает отпор сионистским захватчикам».
Эдак рассупонившись, убийцей на отдыхе, сидел оккупант в папином шлафроке и с нежностью смотрел и слушал про далекую родину.
Как раз на экране его добрый знакомец Володя – московской выучки палеолингвист Владимир Петрович Назаров, ныне и присно Волк Сын Скалы, то есть Зеев Бар-Селла, булгаковед из Иерусалима, несмотря что уже не мальчик, – уворачивался от булыжников усатых женщин и детей палестинской революции.
Палеолингвисту было жарко, автомат на Вове сидел плохо, за спиной. «Бои идут в центре Тель-Авива», – заходился диктор.
Владимир Петрович с натугой поднял подкатившийся кирпич и, озлившись на хулиганье, неловко отметнул в комсомольцев. Не попал! Вот всегда так...
– Звери вы там, сынок, – сказал папа.
– Дал бы ребенку поспать, – сказала мама.
– Ексель-моксель, – кажется сказал Зеев Бар-Селла.
– Есть жертвы среди коренного населения, – сказал диктор.
Генделев-сын промолчал, потому – интересно! – что: в камере снова возник Сын Скалы с новым фингалом на скуле Владимира Петровича – двуединый, оне энергически грозили кому-то за экран, в угол, где торшер, и произносили, судя по артикуляции (звук сняли), нечто азартное по-русски.
Потом была передача о чекистах когорты Дзержинского – фаланги Менжинского, несправедливо репрессированных Сталиным. Просто Сталиным, без чинов, без титлов. Подбежал Сталин и репрессировал гоплитов. Хотя невинно убиенных чекистов было до обидного мало, Генделевы посмотрели и эту интересную передачу с непреходящим вниманием.
Папа, старый человек, – взгрустнул.
На сладкое неувядаемая плясунья Кировского театра вспоминала – как живого – Мироныча...
И – сюрприз! – ударная стройка ЦМД (Центрального Молельного Дома) адвентистов Седьмого Дня, то бишь Свидетелей по делу Иеговы, как в период (1917-1988 годов) нарушения ленинских – прямо руки опускаются! – норм называли их в лагерях. Хроника текущих событий.
– Что делается, – спокойно сказал папа.
– Цирк, – объявила мама.
– Цирк! – объявил диктор.
Цирк!!! «Хы-ш-ч-ни-ки!» – под увертюру прокричал шпрехшталмейстер, и Марш Дунаевского непринужденно перешел в «некому березу поломати». Лебядью выплыла Российская Федерация – аллегорией девы в кокошнике с андреевскими лентами и с хорошим лицом. Вывели Солженицына. Он был сыт, вял, убелен, и – рыкал. Обнюхал арену, пожмурился прожекторам, но ничего, одобрил. Аллегория России пальцами нащупала в лаврах Исаича пасть. Как ни вертел головой, как ни хмурился – пасть разъяли. Амфитеатр – «Ах!!!» Дробь. Нервы как струны. Луч – в пасть, в большую. Все переживают. И тогда, очень удачно, девушка засунула в полость рта пасти зверя свою голову... Да! Кокошник не лез, Солж бил хвостом, давился, нет – не помогло! влез, как миленький! Торча из Александр Исаича, аллегория топырила отличный валдайский зад, ай-да поводила рукавами сарафана, – но в общем было уже ясно, что все «леги артис», все удалось, что это для красоты, и дробь оборвалась – ап! Ка-а-амплимент!!! Извлеченная из зверя красавица только что разрумянилась, да ленты кокошника обслюнявились, а так все – как новенькие! Ап! И – еще комплимент! Что тут стало! Овации! Купол чуть не рухнул – какие овации. На Максимова Владимир Емельяновича и смотреть не стали, даже жалко его было по-человечески – забытого на тумбе, как не ревел, сколь ни скребся, ни скалился, а все хотелось воскликнуть, как незабвенный Станиславский К. С.: «Не верю!» Да что там. Ничто из дальнейшего не шло ни в какое сравнение с этим гвоздем, с этой изюминкой манежа! Ни взаимоджигитовка – труппы «Нагорный Карабах», ни музыкальные: «возьмемся за руки, друзья» – лилипуты в нацкостюмах (а самый рослый и с чуприной), ни воздушные гимнасты в скафандрах якобы закрытого типа, работающие без сетки, сетку не завезли. Ни готовящиеся к гастролям хасиды в танце хлопками ловящие моль, ни фигурное катание на катках по обоим полушариям, ни один-трезвец-с-медведем-на-один – все ни в какое сравнение! Пожалуй что, только Этот, очень смешной, спасал положение, но ведь Его всегда любят, особенно детвора. Да факир (ариец он-и-евразиец-гипербореец-и-этруск), замедитировал весь цирк вконец, сам отлично впал в нирвану, показал Шамбалу, Бодисатву-Ульянова и прародину нордических народов под Воркутой, но и ему не удалась – что ты будешь делать! – оккультно-аграрная программа, – что, в общем, понятно. Как ни верти (Гумилев-Топоров-Иванов-Сидоров) – не Назарей. Хотя Водная – под музыку бардов – феерия, перспектива еще Тысячелетия Крещения Руси, потрясла организм до глубины души Генделева и долго не отпускала, трясла…
– Тебя к телефону, – значительно округляя глаза, сказала мама и – шепотом: – Из ОВиРа.
– Не могли бы вы, Михаил Самолыч (слабо господином назвать, слабо!) зайти к нам через часок-два…
– Это по поводу визы в Москву? – обрадовался поэт намеревавшийся навестить столицу вашей – нашей? – вашей Родины под официальным предлогом истоскования по бывшей-жене-брата-бывшей жены и для этого зане испросивший в ОВиРе. Визу в Москву.
– Допустим, – ответил Голос.
– А с кем имею честь? – спросил Генделев
– Спросите Леонид Севастьяныча. Гудки.
– Бай-бай, – машинально сказал телефону Генделев.
