Михаил Генделев

ЦВЕТЫ ЗАПОЗДАЛЫЕ

это я перевожу с идиш. С идиш я перевожу. По подстрочнику, естественно. Подстрочник в нашем деле – переводе с мертвых языков – вещь! Куда без подстрочника-то?

Но – в нашем, переводческом, деле главное – усечь культурно-исторический фон. То есть представлять себе – что переводишь. Не то «цветы запоздалые» можно точненько перевести «пук (вязанка, набор) репродуктивных органов растений, не доставленный [субъекту] в срок». Исходя из культурно-исторического фона.

Но – мне хорошо: я знаю, что и кому перевожу. Текст израильского шлягера, со шмальцем – вальсок такой, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три – и... тихо в стране, име-ну-е-мой Поль-ше-ю... На расхожую послевоенную перелицованную мелодию с полонической интонационной подкладкой. Текст простенький, о том о сем. Детский текст:

...Раз-два-три, эйн-цвей-дрей, раз-два-друг с дружкою. Это у меня халтурка. То ли неделя Освенцима, то ли месячник польско-жидивськой дружбы. Вот и пилю. С мертвого языка своего генетического. Переводить легко, чувствую ист-культ-фон! А вы? Идиш, как ответила одна пятилетняя сабра своим русско-филологическим родителям, это язык древних евреев.

Вот именно, именно эта легкость, именно этот мгновенный добор эмоции и соответствующей интонации меня и насторожил. На то я и мастер слова, чтоб настораживаться там, где менее зрелый литхалтурщик обрадуется легкому куску... Слова – перефразируя единственно приемлемую строку, кажется, Луговского (чем забит чердак мемори, однако!) – слова стояли голые, как рыба. Слова:

Пожалуй, все дело все-таки в культфоне. Он так легко воспроизводится, что сдается мне, здесь не имитация и вживание, а свобода дыхания в пространстве. Актуальненько? Не имитация – а жизнь (вернее – смерть); не вживание, а выживание.

Такое вживание в чуждое, иное пространство огульно наблюдается (если оглянуться) в детстве, а у меня – наблюдалось перед отъездом из Ленинграда в 1977 г. И та же легкость вживания; вели инстинкты. Причём не в последнюю очередь – врожденные: самосохранения, например. Галутный инстинкт.

(раздватри, раздватри, раздва... над Польшею.)

И наработанный собственным опытом в среде не менее галутный инстинкт – исчезновения из неблагоприятной среды в благоприятную – инстинкт побега. Аксиома. «Израильтяне – это бывшие евреи, утратившие природный еврейский инстинкт самосохранения!» Лемма 1977 года: великолепно!

Лемма 1995 года: чудовищно!

Как мне это в 1977 г. импонировало: герои. Вместо инстинкта самосохранения зияние. Но заполненное цвета багряницы (арга-ман!) новым, благоприобретенным инстинктом – инстинктивным чувством сохранения собственного достоинства. Во что бы то ни стало! Непобедимый гештальт! И я почти в день алии забыл идиш, который никогда не знал; ибо народ, который мог меня, последыша, посмертного ребенка этого народа, обучить мамелошн, – народ этот исчез: эйн-цвей-дрей, эйнцвейдрей и т.д. Припев два раза. Зачем израильтянину идиш?

Мне очень нравилось быть израильтянином, это мне было приятно и легко. По-моему – и я совершенно этого не стесняюсь – некоторые проявления экзистенции – т.н. исраэлиют (израилизм) – специфическая аутоантисемитская реакция на историю: израильтянин – нееврей в его гротескно-трагической форме (или, в адаптированной на экспорт формулировке, – еврей не в первую очередь). Из всего еврейского в спрессованных рентгеновских снимках на просвет свободного местного солнца – осталось восстание Варшавского гетто:

И – «мы не скот подъяремный».

Я с радостью отвязался: героика этоса и романтическая поза народа – а также тот самый, самый далеко спрятанный элитизм (ну, скажем так...), желание проидентифицировать себя не с быдлом, а со сливками возрожденной нации; аристократический антисемитизм израильский – но это между нами... Именно, между нами: он скрепляет нас, израильтян. Сие – предмет гордости, как родословная Атоса от Меровингов, ну ладно – ноблес оближ! Пусть служивое, но – дворянство! Поскольку (секулярное, блин, сознание) – голубокровые раввинские династии эмансипированному ленинградскому аидише-человеку – конечно, престижны, но Ротшильды-то – европейские бароны... Но – цанхан-колонель – это покруче!

Ну вот: не люблю я галутных еврейцев. Израильтянин я, век воли не видать (лемма 1977 года).

...раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Приблизительно европейский вальсок. И как кстати эти Мойшеле и Шлойме – колорит-с. С нашими Гади, с нашими Бени, с нашими Ави и с нашими Цви такое не произойдет: никаких эйн-цвей-дрей!

Что ж я так запереводил-то с языка древних евреев? Откуда почти месмерическая легкость глоссолалии? Откуда говорение на языцех? У меня – «израильтянина на все сто»? Откуда ментальное ощущение поземки, проникающего под незапертую – чего бояться-то – дверь сквознячка по ногам? Опасности сквознячок. Раз-два-три, раз-два-три. И – кулам беяхад:

Один мой знакомый российский интеллектуал и (что, как ему казалось, замаскировано воспитанием) зоологический антисемит, обожающий все израильское, – верней, нормальный ученый российский антисемит и убежденнейший зоологический интеллектуал, с искренней горечью (ибо – патриот), размахивая над головой примером Польши, «откуда все евреи ушли» (имея в виду послевоенное бегство уцелевших фрагментов польского еврейства, а не уход в дым), предрекал и России духовную нищету, ежели там повторится операция «Полонез» 60-х годов: «Русский интеллектуализм, Русская духовность. Российская культура-де не может без еврея». (Залом белых рук.)

Я, уже хорошо поживший в Израиле, откровенно говоря, думал, выслушивая страстные речи сии, что мне, собственно, плевать, как будет себя чувствовать Россия без еврея. И как – чувствует себя бедная Польша.

«Больше в стране, именуемой Польшею» – это не о польской тоске по еврейству... И это даже не о ностальгии по ясеневым аллеям... Это: эйн-цвей-дрей. И не о том я – пусть о польской культуре скорбят поляки, а по русской духовности отстаивают молебны русские, – я об спонтанной вспышке атавизма еврейского галутного инстинкта самосохранения. Во мне, таком нееврейском человеке.

...В одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, аккурат по возвращении из заграничного милуима (тогда еще не шла речь о границе – «зеленой черте»), героем левых был полковник Гева, героически отказавшийся в 1982 году двинуть свою часть на Бейрут, а не уклонисты от службы в мемшале Газы... – да, именно по возвращении с резервистского нашего оброка я спустил с лестницы одного туриста из Кливленда, «россоамериканца», отдаленно где-то встречались – в прошлой жизни, помнишь, Мишка, Сайгон... Спустил я его с лестницы за фразу: «Мы, евреи диаспоры (до этого он пользовался словами: мы – американцы), – залог того, что если с вами (читай – Израилем) что-нибудь случится (читай – вас – т.е. нас уничтожат) – мы залог того, что еврейство выживет». Я, герой того дня, – поступил резко. Стыдно. Мне стыдно, ибо я был неправ. Прав был кливлендец. Он был пошляк, приспособленец, колбасный эмигрант, был он – сволочь, но – он был прав.

...Раз-два-три, раздватри... и т.д.

А может, израилизм – это смертельная болезнь? Эдакое психическое заболевание? Которое у правых протекает как тихий апатичный идиотизм, а у левых как острый психоз, вплоть до включения в понятие израильтянин – из посткнаананских соображений – и палестинца-боевика с геноцидом наперевес? Но (лемма 1995 года!) главным симптомом обоих крайних состояний является утрата исторического самосохранения, не на уровне утраты инстинкта, а на уровне шей, аккуратно под кадыком. Интересно (только боюсь, что досмотрю посмертно), что у них раньше проснется из галутных инстинктов: врожденный – самосохрана – или срочноблагоприобретенный – инстинкт побега? Из опасной среды? Как человек служивый и знающий свой народ, надеюсь – что врожденный, хотя это не утешает, потому что (цитирую подстрочник) некому будет принести пук репродуктивных органов растений, не доставленный [объектам группового захоронения} в срок:

«Раз-два-три, раз-два-три...» Олл тугезе!

Почему же я так бардзо запереводил-то? Как по писаному? Как будто сочинил родное – песенку нашего уничтожения? На старости-то ватиковских лет? Ведь кроме «кишмиринтухес» я не владею национальной архаикой. Может, я думаю на идиш? Т.е. вообще-то я, цивилизованный писатель, не думаю на идиш, когда я думаю, но думаю на идиш, когда думаю о будущем кишмиринтухес!!? Ун шрайб открыткес, адон рошмемшуле!!? Обозревая лучезарные перспективы. Когда очень – ну очень близкие горизонты отчизны – из окна мансарды не высовываясь видать.

Я чего-то не понимаю... Мне, тупому какому-то, надо объяснить! Причем не медленно, а немедленно, а то можно не успеть. Причем не мне можно не успеть, а всем можно не успеть. Итак – медленно, на идиш:

Нас убивали в галуте.

В хорошем галуте – не до окончательного решения.

В очень хорошем галуте – не всех убивали.

Но в самом замечательном и цивилизованном галуте – западно-восточноевропейском – убивали, судя по идиш, практически до конца.

Именно для того, чтоб нас не убивали поклонники юденфрай, – мы все и сбились в кучу. И гуртом ощетинились в стране Израиля. (Я понятно излагаю?)

Которую страну Израиля по имени нашему – Израиль – арабы собираются сделать страной Палестина, т.е. тоже юденфрай. Т.е. освободить ее от нас.

Я правильно понял? Речи позапрошлого года товарищей из ФАТХа понял и речи сегодняшнего вечера понял товарищей из ХАМАСа.

Именно поэтому мы, в свою очередь, тоже собираемся: отдать товарищам из ФАТХа (которые, конечно, хотят того же, что и товарищи из ХАМАСа, но хотят негромко, про себя) для дальнейшего дележа с товарищами из ХАМАСа части той территории, на которой мы сбились в кучу, чтобы, если кто забыл, – нас больше не уничтожали (в галуте). Я понимаю, что стратегически – это гениально. Чем будет меньше нас в галуте, тем будут меньше нас убивать в галуте (за «зеленой чертой»).

Но кто нам сказал (и самое главное – кто нам продемонстрировал), что нас будут меньше убивать на родине? По национальному признаку? (В смысле – убивать по нашему национальному признаку.) Во-первых, этого нашего неубиения не происходит исходя из любых сводок новостей и лично глядя из мансарды.

Во-вторых, нам никто не пообещал не убивать – никто из хамасовцев, а пообещали нам совершенно обратное: что нас таки да будут убивать, покуда или – нас всех не убьют или – мы все не уедем в хороший галут, освободив территорию (остальную) из-под нашей кучи.

Зачем же мы собрались здесь гуртом? Коллективом легче увертываться? Это не очевидно! Я хорошо говорю на идиш?

Я ж понимаю – это гениально: мы сокращаем линию фронта, т.е. периметр гурта – так легче обороняться!!! А чтобы еще было легче обороняться, мы разрешаем любителям нашего юденфрай пополнить ряды бойцов из своего рассеяния, ради которого (их рассеянья) мы так старались пару войн назад! Ведь легче метиться (когда они наступают на нас с целью нас убить) – легче метиться в густую цепь! А, генералы с боевым опытом? Вот мы и позвали их, чтоб сплотить их ряды в Иерусалиме, Яффо, Акко, Хайфе и Галилее. Это очень хорошая политика. Перед большим драпом от числом (гуманистов) подавляющего всех нас смертельного нашего врага. И – вот вам цветы. Жаль – запоздалые. И – вальс!

А музыку я вам спою.

Итак, встаньте попарно. Возьмитесь за руки. И – раздватри, раздва-три, раз-два-три:

Извините за идиш. Слова – бывшего народа. Музыка – галутная. Перевод мой. И поцелуйте меня... Исходя из культурно-исторического фона.