К ВОПРОСУ О КАПИТАЛЬНОМ РЕМОНТЕ
ВЕЛОСИПЕДОВ
Я стоял на сцене московского Дворца молодежи, 28 ияра (31 мая) 5752 (1992) года, в день объединенного Иерусалима, и несколько секунд, проветривая после И. Кобзона микрофон, всасывая воздух перед тем, как затянуть свое «...смотри на Вавилон со стен Иерусалима», – несколько секунд, щурясь, я смотрел в битком набитый – сидели в проходах – колоссальный зал: «Евреи города Москвы, я поздравляю вас с Днем Иерусалима. Хаг самеах!»
Эдак полтора десятка лет тому очень способная – способная к точной, хотя и несколько старомодной новеллистике прозаик – писательница Юлия Шмуклер высказалась в том смысле, что ее народ – это не русский народ, это не еврейский народ, это ни в коем случае не израильтяне – что ее народ – это русские евреи, московские евреи. То есть понимая это так: русские евреи – особая, обособленная общность со своими частными ценностями, традициями, психологией, ну и т.д. И она, Юлия Шмуклер, ощущает свою причастность исключительно к этой общности – русским евреям. (Ю. Шмуклер не прижилась в Израиле, уехала, кажется, в Англию, и о судьбе ее дальнейшей я ничего не знаю; а кроме изданной «Алией» лет десять тому назад книжечки, я больше ничего за ее подписью и не читал. А жаль.)
Так вот: русские евреи – не мой народ.
И причастности – я не ощущаю. Я, наверное, даже не очень люблю русских евреев. (Я вообще не очень люблю народы. Но это так, к слову.) Откровенно говоря, я не слишком отличаю современного непожилого русского еврея от российского, скажем, нееврея того же возраста, образовательного ценза и среднеинтеллигентного воспитания. И того же уровня анти... – простите, ...семитизма. Избирательного...
Я бы сказал, что моим, уж совсем моим народом – являются некоторые русские израильтяне... «Но я бы лучше помолчал».
Что-то поразительно многого я не могу разделить с русскими евреями... Двойную лояльность... что ли? Или двойную нелояльность, что точнее. И отвратительную привычку называть меня по имени-отчеству: Михаил Самюэльевич... или Михал Самолыч, или Михаил Самуилович. Батюшка мой, Самуил Менделевич Генделев (1912-1991 гг.), зихроно ле-враха – и да будет земля ему пухом – хороший был человек – и тоже имел национальность. Советский еврей. Ни в коем случае не антисоветский, а именно советский, орденов Отечественной войны и ордена Красной Звезды еврей. И двух протезов вместо ног – советский еврей. Инженер-технолог завода «Вибратор».
Их было довольно много в зале Дворца молодежи. Папиных еще ровесников. С колодками, протезами, тростями. С носами, лысинами, сединой. С Фирами, Сонями, с Минами и Гитами. «Вернувшихся к истокам», подпевающих Кобзону, утирающих глаза на хор пигалиц, исполняющих «на еврейском языке иврит». Относительно молодых на сцене было больше, чем в зале.
Интересно, где их дети? И не менее интересно, где их внуки? В этот праздничный московский денек – воскресенье в День Иерусалима? Где они? На дачах копают впрок, самообеспечиваясь к грядущей несытой зиме? Не менее впрок учат иврит? Организуют совместные сами с собой предприятия? Где они? На собрании кришнаитов? На Брайтоне, у нас – в Холоне? Не молодо выглядит многомиллионное пост-советское еврейство.
С точки зрения логики, существование российского галута, и вообще галута – после Катастрофы и образования Израиля – исторический абсурд, нелепица.
Да только логика истории – стоит анекдота: ну конечно, ну вот! Я все брошу и пойду чинить твой велосипедик...
По-моему, это очень еврейский анекдот... Или, что в данном случае безразлично, антисемитский. А вот ренессанс еврейской культуры в России – анекдот исторический и политический. Очень еврейский, правда, анекдот, просто обхохочешься.
Ну, вот я все брошу и... Все, буквально все?! Налаженный быт брошу, квартиры, картины, незаконченное музыкальное образование, товарищество на паях с ограниченной ответственностью, турниры эрудитов, открывающиеся перспективы, кооперативы, аккредитивы, жену гойку, гуманитарную пайку, собачку лайку, соседку Марийку, любовницу арийку, канарейку, родовую династическую кладбищенскую скамейку и... куда?
«Мы будем там гражданами второго сорта...»
Будете, милые, будете. Но действительно, куда?!
– Генделев, – с большой нежностью сказал мне один очень недурной и очень пьяный московский поэт, – почему ты не возвращаешься? Здесь все твое: язык, публикации, поклонники, вечера, пей – не хочу! Здесь интересно, здесь литература. Ты же русской культуры русский же писатель. Язык же, японский бог. Аксенов из Москвы не вылазит. Вон Мамлеев сидит. Вот Войнович. Там Бобышева от Кублановского в углу не отличить... Да и наши ездят, как и куда. хотят... А, Генделев?
Ну да, – подумал я – значит, сейчас я все брошу и пойду чинить твой сраный велосипедик?!
...Ночью, на припадочной полке «Красной стрелы» «Москва – Санкт-Петербург» (я ехал на годовщину смерти отца), ночью мне приснилось: я сижу в громадном зале Дворца молодежи. В 17-м ряду, в белом, концертном костюме. Я пришел на вечер 28 ияра 5752 года, в День Иерусалима. Уже сказали по речи посол Левин и полицай-генерал Лапидот. Уже отпел с притопами и прихлопами Хаву-нагилу Кобзон. Уже отчитал Генрих Сапгир. Уже оттанцевал свой очередной шлягер автор «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете». Уже объявили мой выход, а я как примерз.
И тогда, с нехорошей улыбкой, на громадную сцену выходит в белом концертном костюме М. Генделев и говорит: «Евреи города Москвы, я поздравляю вас с Днем Иерусалима. Гут йом-тов».
Москва – Санкт-Петербург
