РЕЗЕРВИСТ НА ГАСТРОЛЯХ
Главное в Москве – это не обращать никакого внимания на то поразительное обстоятельство, что в Москве находишься. Обращать внимание следует: откуда приехал. Тогда существовать можно. Это я вам говорю – бравый израильский резервист на гастролях.
Кое-что угнетает. При входе в каждое официальное заведение рефлекторно открываешь портфель и ищешь: кому предъявить содержимое. Москвичи совершенно балдеют и принимают за офеню.
Хотя мне и торговать особенно нечем: отнюдь не на широкую ногу поторговывает с рук этот «кавказской», как теперь выражаются, «национальности» господин или, как теперь выражаются, «сударь». Ну что там, право, стоящего в портфеле? Ну диктофон, ну собрание сочинений, ну дневник-йоман банка «Тфахот», по-русски (изобретение отечественного масштаба гения – дар новым репатриантам). Эка невидаль, йоман, у кого ж его в Москве нет! Ну, пластиковые пакеты на всякий трагический случай. «Диктофон сдавать будешь? – спросил меня милиционер при входе в «Пекин», – имею чендж». Я подумал, что «чендж», исходя из антуража, – это древний китайский наркотик, и устало отшатнулся. А на обмен и предлагали-то всего – эпилятор «Загорск», с гарантией.
Ресторан «Пекин» мне очень понравился: официант, например, поленился подойти даже за оплатой по счету, и я все ждал, что в конце концов предложат помыть за собой посуду. Палочки для поедания поднебесной пищи все в занозах. А вот дневник-йоман банка «Тфахот» в Москве – предмет абсолютно ненужный; все равно всюду, куда могу, опаздываю. Куда я опоздал, куда не пришел и куда не смог прийти по уважительным техническим причинам – вот что составило бы истинную колонку неосуществленных моих впечатлений, все-таки к дистанциям Москвы – буддийским расстояниям Москвы, «концам» – привыкнуть нельзя. От аэропорта до Медведкова – как от Моцы до Нацерета, только оживленнее на дистанции. А мой финиш – горизонт!
Не опоздал я, кажется, только на встречу с восьмыми-десятыми классами еврейской гимназии, где прелестные создания возраста типешэсрэ в основном интересовались, как там «стоит великий Цой», в Иерусалиме-то. Я успокоил, что с Цоем все бесэдэр, и скоро с подачи толп подростков на мидрахов выучу я Цоя наизусть. Не опоздал я и на встречу с коллегами, поэтами, Тимур Кабиров начал с традиционного осетинского «лехаим», а молодой сорокапятилетний авангардист Лева Рубинштейн проявил недюжинные познания по части Первого седера, и все выпили за дружбу двух великих русских народов: советского и еврейского! И еще – мне никак не удалось опоздать на демонстрацию в поддержку демократических реформ, против злодея Хасбулатова. Дело было на надцатый день съезда народных депутатов России и, соответственно, на второй день праздника Песах, в Вербное, как напомнил мне с трибуны митинга о. Глеб Якунин, – Воскресенье. Это – по меткой и точно подмеченной политической аналогии отца Глеба – «когда Иисус въезжал в Иерусалим под всенародное ликование и встречаем пальмовыми ветвями, а через неделю был предан на поругание черни», таким образом, Борис Ельцин, в свете последнего парламентского кризиса съезда народных депутатов, ой да примерит тернии, сидя на осляти, а потом спешится, и «распни, распни Его!» закричит охлос Нового Иерусалима, то есть не сторонники демократических реформ, а наоборот – противники-фарисеи.
А дальше я где-то читал: и Гайдар предаст его под троекратный крик кочета, и поцелует его Руцкой (то ли кочета, то ли кречета?). Кстати, на этой демонстрации, где не хватало только скандирования «Барух, мелех Исраэль!», шагала семья с настоящими, без дураков, соколами на рукавицах для соколиной охоты: папа и двое малолеток кричали: «Ельцин! Ельцин! Ре-фе-рен-дум!!!» Соколы вертели настоящими головами, выискивая подходящую дичь. Дичь демонстрировала напротив, около музея Ленина: смурно отругивалась другая демонстрация – «коммуняк», при лозунгах, вымпелах, горнах и речевках. Старенькая старушка, лет «гиль захав», орденоноска, с рукописным, вставочкой выполненным плакатом «Да здравствует мир и дружба между братскими советскими народами!» (пандан тосту Рубинштейна).
По утрам телевизор включать просто боюсь, посмотрев как-то намедни, тяжелым утром, передачу, где «врач, к.м.н. и экстрасенс-натуропат» (в одном лице триедин) под визг бурятского шамана объяснил, что «в мозге есть такой эпиталамус, и там (в эпиталамусе – д-р М. Г.) разлаживаются, понятное дело, энергетические аллели». А потом всем, повально всем, по заявкам телезрителей, открывали чакры. Я так с тех пор и хожу с незастегнутой чакрой. Днем еще ничего, но к вечеру, как сказал писатель Пьецух поэту Андрею Вознесенскому, «значительно тяжелее». «Мы, писатели, – сказал он, взглядом предлагая присоединиться к нему и мне, – как с утра напашемся за машиной, так если не расслабиться здесь (читай – в Москве, опять в ЦДЛ, в дубовом зале-то, – М. Г.) – тяжело, хоть святых выноси. Страна в упадке», – в заключение отметил Пьецух и опрокинул с локотка, по-гусарски.
А другая писательница (Ю. М. – М. Г.) так та прямо и сразу указала мне лично и всем израильтянам в частности, что «в связи с ростом антисемитизма в СНГ мы (то есть израильтяне и я в частности. – М. Г.) совсем не тех писателей приглашаем на гастроли в Израиль, чтобы они там нам всем рассказали о росте этого антисемитизма в СНГ». Я совершенно с ней согласился: не тех, не тех, не тех приглашаем!
Поеду-ка я в путешествие из Москвы в Санкт-Петербург.
Утром на прикроватной тумбочке нашел я лист, по белизне которого крупно, моим, кажется, почерком было написано (чтоб не забыть, что ли?): «Пью, опершись на копье».
И моя собственная подпись.
