В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО САРКОФАГА
В одна тысяча девятьсот середине семидесятых довелось мне в рамках военного воспитания советского медицинско-патриотического сознания санврачей поприсутствовать на военных сборах. Военные сборы имели место в месте с прелестным, исконно русским наименованьем Алакурти, под не заходящим ни за что полярным солнышком, в 15 км от норвежской границы (с СССР границы, понятное дело; что, честно говоря, настроения не улучшало, времена были серенько-грозовые, пакостные. Жить и дышать было уже невозможно, но это персонально меня еще не беспокоило. Пребывал я в восторженно-ржущем от радости гормона состоянье наливающейся молодости, эх).
Военные сборы мне очень понравились.
Всем: имитацией ядерного взрыва. (2 бочки солярки образовали отличный, запоминающийся на остатки жизни – гриб. Я теперь так себе и представляю термоядерную атаку: две, ну хорошо – четыре бочки делают бабах, и надо лечь ногами к эпицентру. Ведь каждому прошедшему военподготовку известно, что «бонба всегда попадает в эпицентр». Ладно, я имею это в виду, читая об аятоллах что-нибудь новенькое и понимая, что не увернуться.)
Понравились мне в полку противохимической обороны и нравы типа практики хрестоматийной подкраски недостаточно зеленеющего ягеля к приезду высокого начальства, менее классическое подстригание в наказание газончика маникюрными ножницами, осуществляемое «чурками» (полк был узбекско-азербайджанским по тогдашней манере дружбы народов с украинско-русским кусково-сержантским составом). Незаживающая легенда о первогодке из Ургенча, от отчаяния дедовщины замуровавшегося в танкетке и снесшего на фиг всю аллею боевой славы полка, – сие понравилось мне особо; следы траков менялись в устном фольклоре «химиков» и демонстрировались особо посвященным из студентов-курсантов.
За время несения службы в душу мою (я получил – за принципиальное разгильдяйство в выполненье воинского долга – почетное прозвище: «пацифист») особенно запали три исторические события, имеющие ко мне отнюдь не косвенное отношение: единственное за все время курсов лицезрение дамы (худфильм «Валерий Чкалов» 1938 г.р.) и комментарии товарищей по сеансу; пирушка (пряники мятные, одеколон тройной, сало, соевые батончики) в кругу однополчан с последующей гауптвахтой (два выбитых зуба, один из которых мой, а второй – наоборот) и смерть командующего курсом. На последнем трагсобытии остановлюсь особо.
Комкурсами был дядька славный, невредный и по-своему неглупый. Полковник Петр Семенович Бойдун на студентов не обращал внимания никакого по причинам уважительным.
Во-первых, он попал, в бытность свою командиром артдивизиона, под прицельный огневой удар собственного артдивизиона, когда проверял мишени. С внешним миром контуженный гренадер всякие контакты прервал; лицо 40х40 окаменело, рука механическая в обоих смыслах.
Во-вторых, он обладал весьма специфическим чувством юмора; на мою реплику: «Где у Вас тут заведующий полком?» – не послал меня, например, учить строевой устав (или приговорил к расстрелу), а приказал не выдавать мне боевое оружие «Калашников» даже в виде муляжа, предполагая немедленный «самострел». В-третьих, он был – рыболов.
Полковник Бойдун помер стоя в рыбацких до паха сапогах в речке Тунтсайоки. Подсекая хариуса. С оружием в протезе – спиннингом.
Хватились отсутствующего комкурсов не сразу, гвардии Бойдун простоял в реке посмертно от завтрака до вечернего построения. Представляете: незакатное солнышко, несгибаемый протез, невалимый военный рыбарь, смертью смерть поправ. И Тунтсайоки журчит...
Доверили доставку цинкового гроба с полужелезным полковником курсанту и отличнику боевой и политподготовки Дикману Е. и мне по причине полной профнепригодности к начинающимся стрельбам.
Старшим по команде по доставке полутора центнеров свежего героического праха по маршруту «Алакурти – Ленинград» назначили, естественно, Фиму Дикмана.
На ящике с гробом было написано: «Варенье клубничное» и «Не кантовать», ящик был неподъемен.
Мы с Дикманом взликовали. Еще бы! Сорваться с обрыдших курсов – и в Ленинград! Где солнце все ж таки нет-нет да и заходит за Белые ночи, где ходят, помавая телосложеньем, дубликатки из «Валерия Чкалова», где... Да что там разговаривать – фарт.
На прощание группа коллег по казарме чуть не устроила нам, Фаворитам Луны, – темную. Мы поклялись по возвращении пригнать вагон грелок со спиртом и сладенькой портвеюшечкой. И рассказать о самках человеческого вида буквально все. Курс – рыдал! Мы надели пилотки, отдали честь знамени, сняли с лафета консерв с военачальником, получили довольствие на 3 суток и откланялись с надеждой «фиг мы еще раз увидим струение вод Тунтсайоки», не предполагая, что настолько, в смысле – «фиг».
Первое, что мы с Фимкой Дикманом сделали на перевалочном пункте в Кандалакше, – закупились настойкой-аперитивом «Медея», продолжение мы не помнили. Как выяснилось на следующее мерзкое утро – ее звали Элеонорка, денег нет, накладные под Фимой, но он не может перевернуться, а содержательный вагончик-то ушел на «Ленинград-Сортировочная». Мрак. Трибунал. Отчисление из медвуза. Солдатчина. И похмельный синдром в неприемлемом виде.
Элеонорка оказалась героиней Бескорыстия. По сусекам наскреблось на дорогу до Кеми (следующей перевалочной базы маршрутика вагончика с гробом).
В Кеми на вокзале Фимка продал шинель за удачу нашего начинания. Аперитив «Медея», дальше – темнота. В ломках, в ужасе от содеянного, на первом уже закате мы добрались до военно-транспортной конторы, предполагая, что катафалк уже подходит к Московскому вокзалу северной Пальмиры, весело выстукивая «мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои» семье покойного и группе безутешных товарищей, – трибунал. Отчисление из медвуза. Солдатчина... Можете не завязывать глаз. Последняя затяжка. Держись, Фима! Пли. И похмельный синдром в неприемлемом виде.
Гробика в Кеми не числилось. Но не потому что – уже, а потому что – еще не поступал. Фима обменял бритвенный прибор на соответствующую информацию об ящике «Варенье клубничное, не кантовать!» у небритого старлея в комендатуре. Мы, уже изрядно одичавшие, кинулись на товарняке назад в Кандалакшу. Шел себе и истек третий день с тех пор, как мы потеряли тов. Бойдуна, и второй, как его потеряли мы с Фимой.
В Кандалакше я, уклоняясь от патрулей, обменял свою шинель на аперитив «Медея» и часть «Медеи» – за интереснейшее сообщение.
Мне, как начинающему о ту пору мастеру слова, это было интересно, Фиме, по-моему, тоже:
– Фима! Жмурика по ошибке, которую некому было своевременно исправить, отправили в... Ты будешь смеяться, – в Лени-
– нградд! – заревел Фима, предвкушая неприятности по полному списку (см. выше).
– ...Кан! – сказал я с юморком. – То есть: «накан».
– Какой «накан», шлимазл?! – зашелся Фима.
– В Ле-ни-на-кан. Накан. Полный.
– Где это? – осел старший по команде и автоматически отхлебнул «Медеи». (Отросшие волосы сделали его похожим на-наоборот-горгону-медузу, неграмотной этикеткой оклеивающую бутылку аперитива «Медея», на что я, юноша начитанный, указал старшему по команде. Фима посмотрел на меня дико: сведенье показалось ему неуместным: «Медея» была на вкус абсолютно горгоной.)
– Лени-накан? – спросил он спокойно и начал собираться. – Ленинакан – это на Лене? Тогда нужно взять аэро... – он задумался, – сани!
Я развеял географические сомнения троешника по географии: на юг!
И конечно, на этом самом месте, т.е. за вонючим пакгаузом станции Кандалакша-товарная, на этом самом месте и стоит оборвать повествование, написав с садизмом: «Продолжение следует». И увлекательно, не спеша, смакуя гонорар, продлить кайф, с должным синтаксисом описать наш анабазис в погоне за юрким гробешником. По желдортрассе с интересными пунктами пересадок, но – отмечу лишь, что в непогодливом пункте «Ярославль» именно Фима натолкнул меня на Мысль.
– Слышь, Миш, – заявил Фима Дикман, разливая «Медею» (мы с ним уже толкнули всю амуницию и бичевали налегке, в ватниках и тренировочных костюмах на голое немытое тело. Саркофаг плавал где-то в районе Курской дуги). – Слышь, Миш, – заявил Фима Дикман, бывший (понятное дело) комсоргом нашего потока, ленинским стипендиатом. – А может, ну его, этот гроб с Бойдуном?
И лязгнул зубами.
– И – что? – сказал я. – Под трибунал? И как посмотреть в глаза вдове! Не говоря об товарищах по работе? (Я представил тов. по работе, меня замутило, содрогнулся.)
– Есть такая страна – Израиль, – вдруг нежно сказал замерзший экс-старший по команде, – там тепло. И апельсины. А что? Отличная закусь? А? Миш?
Я всерьез задумался, очень тянуло закусить апельсином. Это была первая сионистская идея, подброшенная в мой, без царя в черепе, молодой мозг: «Апельсины – отличная закусь».
За пакгаузами отчетливо запахло апельсинами. Перспектива пересечения пяти-семи границ казалась упоительной рядом с погоней за ковчегом нашего завета.
Потом было много всего хорошего: где-то через неделю мы почти достигли игривый гроб-путешественник в Харькове, потом вагон поплелся в Пензу. Взяли мы страшный груз в «Лигово-2». Бойдуна похоронили с оркестром и залпами. Родители мои и особенно Дикмана – они у него были завпроизводством и скорнячка – чуть не загрызли какого-то маршала по студенческим военным сборам, требуя вернуть наши жизни (а «мертвого полковника не воскресить»). Скорнячка Дикман, оказывается, проектировала шапки-пирожки для политбюро. Заодно не подвергли преследованиям и меня, хотя я не был комсоргом потока, но имел справку о психастении.
Но я бегло рассказал вам о событии минувшей давности не зря, пренебрегая даже лакомыми деталями (например – объяснение Дикмана с каким-то седеньким кладовщиком в Белгороде, когда кладовщик предложил обменять ему ценный металл цинк – буде мы его настигнем – на дрезину и ящик сливочных тянучек. Полковник ему был ни к чему, он обещал его нам отдать бесплатно) нашего Эдвенчерс с препятствиями.
Я рассказал вам об этом, по странной прихотливости ассоциаций моего ума. Что-то мне это напоминает, но – что?!
То ли попытку заключения соглашения о мирном урегулировании, когда сирийская, например, сторона постоянно выстраивает все новые и новые препятствия, одно невыполнимее другого, а мы пытаемся догнать улепетывающий гроб, причем с не самым свежим содержимым?
То ли обреченное наше состояние целой страны: Трибунал ООН. Отчисление из семьи демократических народов. Солдатчина и т.д.? (Надежда на скорнячество США весьма шатка.)
То ли предложение кладовщика из Белгорода чем-то смахивает на гарантии нашего Большого Анкла – дрезина и картонка тянучек? В обмен на цинк с идеалами, которые нам бесплатно вернут?
Одно скажу твердо. Я с нежностью вспоминаю миг, когда за пакгаузом вдруг запахло апельсинами... Может, нам всем убежать в Израиль?