В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО САРКОФАГА

 

В одна тысяча девятьсот середине семидесятых довелось мне в рамках военного воспитания советского медицинско-патриотического сознания санврачей поприсутствовать на военных сборах. Военные сборы имели место в месте с прелестным, исконно русским наименованьем Алакурти, под не заходящим ни за что полярным солнышком, в 15 км от норвежской границы (с СССР границы, понятное дело; что, честно говоря, настроения не улучшало, времена были серенько-грозовые, пакостные. Жить и дышать было уже невозможно, но это персонально меня еще не беспокоило. Пребывал я в восторженно-ржущем от радости гормона состоянье наливающейся молодости, эх).

Военные сборы мне очень понравились.

Всем: имитацией ядерного взрыва. (2 бочки солярки образовали отличный, запоминающийся на остатки жизни – гриб. Я теперь так себе и представляю термоядерную атаку: две, ну хорошо четыре бочки делают бабах, и надо лечь ногами к эпицентру. Ведь каждому прошедшему военподготовку известно, что «бонба всегда попадает в эпицентр». Ладно, я имею это в виду, читая об аятоллах что-нибудь новенькое и понимая, что не увернуться.)

Понравились мне в полку противохимической обороны и нравы типа практики хрестоматийной подкраски недостаточно зеленеющего ягеля к приезду высокого начальства, менее классическое подстригание в наказание газончика маникюрными ножницами, осуществляемое «чурками» (полк был узбекско-азербайджанским по тогдашней манере дружбы народов с украинско-русским кусково-сержантским составом). Незаживающая легенда о первогодке из Ургенча, от отчаяния дедовщины замуровавшегося в танкетке и снесшего на фиг всю аллею боевой славы полка, сие понравилось мне особо; следы траков менялись в устном фольклоре «химиков» и демонстрировались особо посвященным из студентов-курсантов.

За время несения службы в душу мою (я получил за принципиальное разгильдяйство в выполненье воинского долга почетное прозвище: «пацифист») особенно запали три исторические события, имеющие ко мне отнюдь не косвенное отношение: единственное за все время курсов лицезрение дамы (худфильм «Валерий Чкалов» 1938 г.р.) и комментарии товарищей по сеансу; пирушка (пряники мятные, одеколон тройной, сало, соевые батончики) в кругу однополчан с последующей гауптвахтой (два выбитых зуба, один из которых мой, а второй наоборот) и смерть командующего курсом. На последнем трагсобытии остановлюсь особо.

Комкурсами был дядька славный, невредный и по-своему неглупый. Полковник Петр Семенович Бойдун на студентов не обращал внимания никакого по причинам уважительным.

Во-первых, он попал, в бытность свою командиром артдивизиона, под прицельный огневой удар собственного артдивизиона, когда проверял мишени. С внешним миром контуженный гренадер всякие контакты прервал; лицо 40х40 окаменело, рука механическая в обоих смыслах.

Во-вторых, он обладал весьма специфическим чувством юмора; на мою реплику: «Где у Вас тут заведующий полком?» не послал меня, например, учить строевой устав (или приговорил к расстрелу), а приказал не выдавать мне боевое оружие «Калашников» даже в виде муляжа, предполагая немедленный «самострел». В-третьих, он был рыболов.

Полковник Бойдун помер стоя в рыбацких до паха сапогах в речке Тунтсайоки. Подсекая хариуса. С оружием в протезе спиннингом.

Хватились отсутствующего комкурсов не сразу, гвардии Бойдун простоял в реке посмертно от завтрака до вечернего построения. Представляете: незакатное солнышко, несгибаемый протез, невалимый военный рыбарь, смертью смерть поправ. И Тунтсайоки журчит...

Доверили доставку цинкового гроба с полужелезным полковником курсанту и отличнику боевой и политподготовки Дикману Е. и мне по причине полной профнепригодности к начинающимся стрельбам.

Старшим по команде по доставке полутора центнеров свежего героического праха по маршруту «Алакурти Ленинград» назначили, естественно, Фиму Дикмана.

На ящике с гробом было написано: «Варенье клубничное» и «Не кантовать», ящик был неподъемен.

Мы с Дикманом взликовали. Еще бы! Сорваться с обрыдших курсов и в Ленинград! Где солнце все ж таки нет-нет да и заходит за Белые ночи, где ходят, помавая телосложеньем, дубликатки из «Валерия Чкалова», где... Да что там разговаривать фарт.

На прощание группа коллег по казарме чуть не устроила нам, Фаворитам Луны, темную. Мы поклялись по возвращении пригнать вагон грелок со спиртом и сладенькой портвеюшечкой. И рассказать о самках человеческого вида буквально все. Курс рыдал! Мы надели пилотки, отдали честь знамени, сняли с лафета консерв с военачальником, получили довольствие на 3 суток и откланялись с надеждой «фиг мы еще раз увидим струение вод Тунтсайоки», не предполагая, что настолько, в смысле «фиг».

Первое, что мы с Фимкой Дикманом сделали на перевалочном пункте в Кандалакше, закупились настойкой-аперитивом «Медея», продолжение мы не помнили. Как выяснилось на следующее мерзкое утро ее звали Элеонорка, денег нет, накладные под Фимой, но он не может перевернуться, а содержательный вагончик-то ушел на «Ленинград-Сортировочная». Мрак. Трибунал. Отчисление из медвуза. Солдатчина. И похмельный синдром в неприемлемом виде.

Элеонорка оказалась героиней Бескорыстия. По сусекам наскреблось на дорогу до Кеми (следующей перевалочной базы маршрутика вагончика с гробом).

В Кеми на вокзале Фимка продал шинель за удачу нашего начинания. Аперитив «Медея», дальше темнота. В ломках, в ужасе от содеянного, на первом уже закате мы добрались до военно-транспортной конторы, предполагая, что катафалк уже подходит к Московскому вокзалу северной Пальмиры, весело выстукивая «мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои» семье покойного и группе безутешных товарищей, трибунал. Отчисление из медвуза. Солдатчина... Можете не завязывать глаз. Последняя затяжка. Держись, Фима! Пли. И похмельный синдром в неприемлемом виде.

Гробика в Кеми не числилось. Но не потому что уже, а потому что еще не поступал. Фима обменял бритвенный прибор на соответствующую информацию об ящике «Варенье клубничное, не кантовать!» у небритого старлея в комендатуре. Мы, уже изрядно одичавшие, кинулись на товарняке назад в Кандалакшу. Шел себе и истек третий день с тех пор, как мы потеряли тов. Бойдуна, и второй, как его потеряли мы с Фимой.

В Кандалакше я, уклоняясь от патрулей, обменял свою шинель на аперитив «Медея» и часть «Медеи» за интереснейшее сообщение.

Мне, как начинающему о ту пору мастеру слова, это было интересно, Фиме, по-моему, тоже:

Фима! Жмурика по ошибке, которую некому было своевременно исправить, отправили в... Ты будешь смеяться, в Лени-

– нградд! заревел Фима, предвкушая неприятности по полному списку (см. выше).

...Кан! сказал я с юморком. То есть: «накан».

Какой «накан», шлимазл?! зашелся Фима.

В Ле-ни-на-кан. Накан. Полный.

Где это? осел старший по команде и автоматически отхлебнул «Медеи». (Отросшие волосы сделали его похожим на-наоборот-горгону-медузу, неграмотной этикеткой оклеивающую бутылку аперитива «Медея», на что я, юноша начитанный, указал старшему по команде. Фима посмотрел на меня дико: сведенье показалось ему неуместным: «Медея» была на вкус абсолютно горгоной.)

Лени-накан? спросил он спокойно и начал собираться. Ленинакан это на Лене? Тогда нужно взять аэро... он задумался, сани!

Я развеял географические сомнения троешника по географии: на юг!

И конечно, на этом самом месте, т.е. за вонючим пакгаузом станции Кандалакша-товарная, на этом самом месте и стоит оборвать повествование, написав с садизмом: «Продолжение следует». И увлекательно, не спеша, смакуя гонорар, продлить кайф, с должным синтаксисом описать наш анабазис в погоне за юрким гробешником. По желдортрассе с интересными пунктами пересадок, но отмечу лишь, что в непогодливом пункте «Ярославль» именно Фима натолкнул меня на Мысль.

Слышь, Миш, заявил Фима Дикман, разливая «Медею» (мы с ним уже толкнули всю амуницию и бичевали налегке, в ватниках и тренировочных костюмах на голое немытое тело. Саркофаг плавал где-то в районе Курской дуги). Слышь, Миш, заявил Фима Дикман, бывший (понятное дело) комсоргом нашего потока, ленинским стипендиатом. А может, ну его, этот гроб с Бойдуном?

И лязгнул зубами.

И что? сказал я. Под трибунал? И как посмотреть в глаза вдове! Не говоря об товарищах по работе? (Я представил тов. по работе, меня замутило, содрогнулся.)

Есть такая страна Израиль, вдруг нежно сказал замерзший экс-старший по команде, там тепло. И апельсины. А что? Отличная закусь? А? Миш?

Я всерьез задумался, очень тянуло закусить апельсином. Это была первая сионистская идея, подброшенная в мой, без царя в черепе, молодой мозг: «Апельсины отличная закусь».

За пакгаузами отчетливо запахло апельсинами. Перспектива пересечения пяти-семи границ казалась упоительной рядом с погоней за ковчегом нашего завета.

Потом было много всего хорошего: где-то через неделю мы почти достигли игривый гроб-путешественник в Харькове, потом вагон поплелся в Пензу. Взяли мы страшный груз в «Лигово-2». Бойдуна похоронили с оркестром и залпами. Родители мои и особенно Дикмана они у него были завпроизводством и скорнячка чуть не загрызли какого-то маршала по студенческим военным сборам, требуя вернуть наши жизни (а «мертвого полковника не воскресить»). Скорнячка Дикман, оказывается, проектировала шапки-пирожки для политбюро. Заодно не подвергли преследованиям и меня, хотя я не был комсоргом потока, но имел справку о психастении.

Но я бегло рассказал вам о событии минувшей давности не зря, пренебрегая даже лакомыми деталями (например объяснение Дикмана с каким-то седеньким кладовщиком в Белгороде, когда кладовщик предложил обменять ему ценный металл цинк буде мы его настигнем на дрезину и ящик сливочных тянучек. Полковник ему был ни к чему, он обещал его нам отдать бесплатно) нашего Эдвенчерс с препятствиями.

Я рассказал вам об этом, по странной прихотливости ассоциаций моего ума. Что-то мне это напоминает, но что?!

То ли попытку заключения соглашения о мирном урегулировании, когда сирийская, например, сторона постоянно выстраивает все новые и новые препятствия, одно невыполнимее другого, а мы пытаемся догнать улепетывающий гроб, причем с не самым свежим содержимым?

То ли обреченное наше состояние целой страны: Трибунал ООН. Отчисление из семьи демократических народов. Солдатчина и т.д.? (Надежда на скорнячество США весьма шатка.)

То ли предложение кладовщика из Белгорода чем-то смахивает на гарантии нашего Большого Анкла дрезина и картонка тянучек? В обмен на цинк с идеалами, которые нам бесплатно вернут?

Одно скажу твердо. Я с нежностью вспоминаю миг, когда за пакгаузом вдруг запахло апельсинами... Может, нам всем убежать в Израиль?

 

 


Окна (Тель-Авив). 1995. 9 февраля. С. 15.



Система Orphus