БОЛЬШОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Ну вот, даже жаль закрывать рубрику «мемуары». Грубо говоря – кончился материал, «коах шель моах», как говорил мне один курд, хвастаясь новой крышей своего, балкона. Ах, не идти же в люди наблюдать жизнь, набираться новых острых ощущений, ах? В мои-то лета?
«А то что же? Стареете, что ли? Только не это! Ну, пожалуйста, не надо». Каково написала в одном «с искренним уважением и наилучшими пожеланиями» в письме одна симпатичнейшая «постоянная читательница»! Нет, отвечаю я твердо, – надо! Через нет, надо! Я стисну новые зубы. Надо достойно и оперативно постареть, а то сил никаких терпеть: дамы нашей все еще страны так прелестны, их становится ничуть, по-моему, не меньше с годами вокруг, я даже завел себе свойственную орлам дальнозоркость! Это меня – становится все меньше вокруг. И все больше внутри – это я! – он. Я репетирую посмертное воздержание от отвлекающих в последнем сне от сна эмоций, жаль себя, экий чертяка был.
Вспомнить уже нечего, все описал, все отлил в чеканные литеры; на каждой Аглае по мемориальной стиральной доске в рубчик, комплекса в себе невоспетого – днем с огнем; телефон звонит нечеловеческим голосом, все интересуются, когда уже наконец. Чтоб: со строгими лицами. А то друг другу потом не поверят, что были лично знакомы. С анатомией и моим душевным укладом.
Будут врать про меня много, вот что скажу. Доверять можно только А. Вернику, который напишет «Воспоминания», берегите его.
Надо стареть, надо!
Хотя бы из любопытства – этой извратухи мы еще не проходили.
А то давеча дважды спрашиваю Аглаю: «Ну как, мол?»
Дважды, представьте, спрашиваю, с разницей в каких-то два-три часа.
А ответа так и не дождался, поэзия-то, оказывается, и не ночевала, простыни не смяты, где-то болталась всю ночь.
Вернулась разрумянившаяся, говорит: в библиотеке была. Читала старых мастеров.
– Ну и как они поживают? – любопытствую. – Давно не видал, некогда зайти в ИЛК. А самим им уже не подняться до высот моей гарсоньерки, не хватает энергетики.
А скольких я уже пережил? Пару замглавных пары конкурирующих изданий пережил, запряженных зарею, они наконец работают по специальности. Оба, одного уже посадили.
Я пережил всю русскоязычную литературу Израиля и обещаю пережить палестинско-русское общество (комьюнити)! С их предисполкома, да проклянет Аллах тот день, когда я получу гостевую визу на следующую родину! Нет, положительно, не надо так переживать. Современников.
– Аглая! Аглая! Агла-я!!! Я в своем доме, а значит, я вправе еще орать?! Ну хоть немножко, не дуйся. Так вот, Аглая... Встань, когда с тобой взрослые разговаривают, не горбись. Так вот, Аглая! Мне надо с тобой поговорить, вынь палец изо рта. Указательный хоть, но вынь! Я тебе заповедаю мои заповедальные и памятные тебе места... Архив? Стыдно заводить архивы, над рукописями... Что я трясусь? Возрастное... Кто старая жадная образина? На себя посмотри в мои годы, я лично похохочу. Не нервируй меня, моя лебедушка, я хочу тебе кое-что заповедать, узелок на память... Зачем на выход с вещами? Кто «на выход с вещами»?! Это еще что за новости – «ищи себе новую дуру»? Это не по-хозяйски, так расточительно работать с персоналом. Кадры решают все. Сами. И всегда решали, так повелось, олд рашн традишн.
А вот что о возвышенном подумать пора, тут ты, Аглаюшка, права, права, моя газель, плавно садящаяся в закатные воды моей старости на бреющем, права!.. Ща я подумаю вам всем о возвышенном. Для этого мне нужен Дема, верный ученик. Дема, помоги мне встать. На ноги, одолжи денег. На новую драпировку моего саркофага. Старая дала слабину герметичности. Вот, помню, в юности, сижу, бывало, окруженный учениками! И ученицами. Нет, Дема, не бестолковыми, а очень даже начитанными, и не подсказывай старшим коллегам, я сам знаю это слово. Аглая, а ты его откуда знаешь? Оно иностранное?! Его ж Гумилев Л. привнес из Великой Степи, его Люди Длинной Воли употребляли с девушками короткой. Отглагольное существительное? Два «эл» в конце первой строки. Вторая буква – «е», по вертикали. Аглая, не отвлекайся, я дальнозорк, отойди от Демы... проказливая ты горлица.
Продолжаю назидательное повествование.
В юности, бывало, сижу окруженный адептками. Да, по горизонтали... Нет, у нее уже внуки, у верлибристки, младшенький очень удался, работает в аппарате ШАС аппаратчиком. Возьми калам, Дема, сядь в ногах, Дема, в позу писца. Не хихикай, Аглая. Писец, записывай!
Список необходимой на предмет нормального и хорошего взаимодействия полов худлитературы. По Генделеву. Это только так говорят: «по Генделеву», а на самом деле кто я? Я только скромный составитель списка.
Первое: «Так говорил Заратустра!» Мне?! Не преувеличивай, девушка, мои годы, я его совершенно не помню. Как говорил Заратустра? Ницше передает не дословно: «Идя на свиданку к женщине, возьми букет. Цветы следует выбирать с шипами, помясистее, хороши несвежие побеги каперса, алоэ, молодые побеги вербл. колючки». Первое пособие мы прошли.
Второй художественный источник. Освальд Шпенглер, «Закат Зап. Европы»: «Никто не ожидает от гусеницы, видя ее ежедневный рост, что она, возможно, будет расти еще несколько лет». Эти слова Шпенглера следует как следует приложить к любому мужчине, и тогда все немедленно встанет на свое место, картина мира примет законченную форму!
А что говорил Гете? (Дема, записывай), вот что говорил неистощимый на выдумку Гете (Goethe, Werke. Weimarer Ausgabe): «Очевидно, – говорил Гете, – в жизни дело идет о жизни, а не о каком-нибудь ее результате». Я думаю, что Гете предвосхитил «Отцы и дети» Ивана Сергеевича Тургенева, певца нашей русской природы (см. «Хорь и Калиныч»). А что говорил сам И. С? Своей Виардо? «Бедная ты француженка! Давай сядем рядышком и будем вспоминать о Куртавнеле». В чем явно сказывалось его предпочтение русских девушек всяким баядеркам-иностранкам, о чем я неоднократно писал.
Но мы не ограничимся жалкими Гете со Шпенглером, а возьмем быка за рога и продолжим список рекомендуемой бывшим бабником литературы моим любимым писателем любимого наглядного пособия «Пол и характер», Отто Вейнингера. Посмотрим, что пишет Вейнингер о наших полах и характерах. Посмотрели? Повторите пройденное и поймете, что он был не прав. О, у женщины таки есть душа! Может быть, ему (как, по досужим домыслам моих читательниц, и мне) не очень везло в жизни.
Последнее художественное произведение, которое я завещаю прочитать, – это сочинение Блеза Паскаля, где есть такая мудрая мысль обо мне: «Есть пороки в нас, которые держатся другими нашими пороками и которые пропадают, когда мы уничтожаем основные пороки, как спадают ветви, если подрубить ствол». Ай да Блез Паскаль, которого наш с вами граф Николаевич Толстой именовал Власом Паскалем. Как сказанул! И как аккуратно. И как аккуратно и своевременно наш с вами граф это вписал в книжку «Мысли мудрых людей на каждый день. Собраны гр. Л. Н. Толстым»!
Больше художественных произведений я порекомендовать не могу. Идущий вслед за мной будет сильнее меня и еще что-нибудь порекомендует.
А я не могу – дополнительные знания в нашем деле только обременяют мозг. Я завещаю! Всем встать. Хорошо. Сядьте. Я завещаю.
О, мой народ! (Аглая, выйди.) Если когда-нибудь еще ты родишь такого сына-богатыря, как я, обеспечь его рубрику сильным жизненным матерьялом, переживающим и мой краткий век и все мои следующие – не теряя актуальности – века.
Женщины и дети! Спасибо за все. Простите меня, если что.
Мужчины! Возьмите с меня пример! Мне ни черточки не жалко. У меня есть еще.
Не могу не завещать коллегам, чистыми руками все время берущимся за мою тему, – сапер ошибается только один раз (в отличие от минера, не путать). Отсюда следует:
Минеры!
Завещаю вам свою деликатность и щепетильность при раскрытии темы «Женщина» (и иногда – «Мужчина»). Потому что в обращении с этим матерьялом свобода приходит нагая, а уходит обутая. Потому что ничего лучше женщин (и девушек) я не свете не знал и совершенно не чувствую себя обделенным. Они – женщины тяжелой моей судьбы. Аглая, поклонись публике, деточка.
Я завещаю!
Деме – мои бурки.
Детям – фамилию. Например – мою.
Составу редакции – корректоров вам, друзья.
Читательницам и читателям – пишите!
Писателям – читайте: «Как выяснилось, не всем хорошим я обязан книгам, чего и вам желаю».
Квартиру – под музей! И штаб молодежных движений.
Холодильник, стиральную машину, телевизор и прочие предметы – внести!!!
Электронную секретаршу наградить нагрудным знаком отличницы с дубовыми листьями. Обеспечить ей неодинокую достойную дряхлость.
Теперь последнее. Что делать с моими крылатыми словами, мыслями, жалобами и предложениями. Пообщипав грубые орфографические ошибки наиболее бойкого махового пера, можно, конечно, опубликовать отдельным подарочным полутомом – юбилейным изданием за счет автора? С посвящениями? С раскрытием инициалов до полного неприличия? Или как? Завещаю себя обдумать!
Я, безусловно, отдаю себе отчет в том, как архимало сделано. Мною, например, совершенно обойдена тема «Литературная невинность и ее осложнения». Мало я коснулся прикосновений к прекрасному! Да что там! Целина непаханая, если вдуматься. Вам – «Словарь любви ко мне». Вон – «Минотавр как символ мужественности». Вон – «Отчего болеют самцы людей, или убить пересмешницу!» Но – время созидать рубрику и время ее бросать – время жить и время потихонечку прекращать свое занятие, время писать этот захватывающий материал по следам свежих событий.
Аглая, свету мне! Свету! А в крайнем случае – морошки. Прощай, читатель, я пошел писать «Общество чистых тарелок», а что еще, собственно, остается в моем возрасте, когда кончается животрепещущее?
