ЗНАЙ И ЛЮБИ СВОЙ КРАЙ

 

Как и всякий стареющий аристократ духа, я терпеть не могу аристократическую компанию, ровесников-старперов.

В крайнем случае я уж предпочту компанию значительно более старших товарищей, ватиков на этой земле, – приятно все-таки смотреть на руины.

А вообще-то я в эндшпиле с молодежью, я люблю наблюдать их высшую и среднюю нервную деятельность, подкручивая седой ус: «Если бы старость умела, если б еще и могла...»

А молодежь меня любит во всех своих проявлениях. Она любит навещать мою мансарду, заночевывать там, питание употреблять с аппетитом, оставляя после себя знаки внимания: немытые тарелки, лифчики, детей, чувство глубокой удовлетворенности, пустой холодильник.

Приятно в знобящий зябкий полдень шабеса встать как штык спозаранку и обнаружить у себя под балдахином молодежь.

Я ей говорю: посуда говорю раз; влажная уборочка чтоб два; сохранение в неприкосновенности бардака моего литнаследия на столе и прилегающих плоскостях три; женихов, этих кобелей, ко мне в дом не водить четыре. Вольно. А я пойду на предмет наличия царицы-субботы, нарушать ее святость в Старый город, кофе купить как человек: не суббота для человека, а человек это звучит гордо.

Испивший утреннего кофию человек! Р-р-разойдись. Аглая назначается дежурной по части.

И пошел я в Старый город, который я терпеть не могу не только потому, что он Старый, но и потому, что неприятно обитаем, против чего я, откровенно говоря, возражаю, но это мое личное дело. Хотя, если разобраться... Но очень хочется кофе. Почему-то по шабесам.

Znai svoi kraiНедолюбливаю я нашу жемчужину трех религий за некоторую самаркандность, за пластмассовую экзотику и за отвратительное ощущение себя японским туристом на нашей исторической родине.

Вожу туда с обязательностью троллейбуса всех гостей из СНГ: направо пустой Гроб, налево Храм Христа-за-пазухой, прямо брандмауэр неаутентичных подсобок нашего с вами Храма, все в слезах, особливо наблюдая мечеть Омара вместо Святая Святых (прошу со своим ковриком!). Кстати в цоколе минарета якобы могила царя Дауда... А вот и Кремль, с понтом возведенный народным нашим героем Сулейманом, прозванным за истребление семи десятков собственных детишек мужеского полу  Великолепным. История, одним словом.

В которую лучше не заходить по пояс, а наблюдать ее с какого-либо замечательного возвышения, со смотровой площадки резиденции британского губернатора... Планируя широкомасштабную операцию по усмирению бунтующих туземцев совсем распустились, никакого уважения к долгу, несите, товарищи сагибы, бремя белых.

Эх, были времена, эх, были нравы.

Но очень хочется кофе меж тем.

Вхожу я, значится, в Яффские ворота. Я бы, конечно, предпочел в Золотые, но их замуровали явно в предвкушении меня на белом (-ой?) осляти и специально, лукавцы, кладбище подстелили якобы я не могу по трупам... Что в сущности верно, магометане меня знают. И зовут «Мишка Бич Б-жий». Въезжаю я в Яффские ворота, раскланиваюсь с солдатиками пограничной нашей стражи (у нас теперь граница везде, слава Аллаху. И наша граница везде везде на замке, поэтому замки каждый носим с собой), ободряюще киваю унтер-офицерам, паркую ослятю, беспокоясь, как бы ей не повыбивали лобовые и не ободрали шасси местные хулиганы, которые теперь называются не урла, а бойцы ФАТХа по причине полной безнаказанности боевых своих действий.

Долго, с садистским удовольствием смотрю, как обувают залетного богатенького туриста из судя по хабитусу Самары. Он покупает раритеты и иудейские древности: святую нашу воду из святого нашего водопровода; святой наш воздух в святой банке из-под пива, святой наш краеугольный камень (наш бут!) из святой нашей Голгофы, святой кусок подлинного еврейского нашего креста; Миланскую нашу плащаницу с подлинным фотоизображением одного моего знакомого в фас и мелко-уголовный полупрофиль с надписью по-арамейски: «Wanted»; отпечаток правого полусреднего копытца коня Бурака; маген-довид из мельхиора с оркестром (хорошей рамальской работы); кипу, связанную святыми арабскими руками ручного труда по-черному; и полный доспех бухарского еврея из книжки Элиягу Ильфа и Гидеона Петрова.

Мне сразу очень хочется поучаствовать и предложить ему приобрести мой венец терновый, увитый лаврами и сельдереем. Чтобы носил поверх татуированного нимба он таки-да, навестил Святую Землю! Он побывал на родине земли предков. Хотя Неандерталь, по-моему, немного западнее от Самары, смоль, ямин и тамших яшар! Ад а-соф!

Но паломник он и есть паломник, он большой неудачный ребенок-даун, что с него не взять. У меня начинает чесаться под моим замшевым бронежилетом: зная, куда иду, я принял обычные меры личной безопасности каждого гражданина нашей страны в последнее время, если он местный, но огнемет в этот раз на дело я решил не брать, ограничился и парой гранат-не-пустяк. Сам я на гусеничном ходу, люки задраены, и очень хочется кофе.

Вокруг меня расстилается беспредельным своим беспределом вид Старого моего города. На сердце тревога: я в отчизне, анахну, наконец, кан! Добегался то есть. В Старом городе я, вот где!

...И конечно я так и знал! На меня вымаршировала колонна экскурсантов из Мариуполя по булгаковским местам Эль-Кудса. «О, как все узнаваемо!» восклицает училка словесности, глядя на очередного Га-Ноцри из Дании, волокущего свой крест по Виа Долороза. Какое тонкое лицо, как был прозорлив Михаил Афанасьевич, как он все провидел Га-Ноцри как живой! Датчанин пер крест с белобрысым достоинством белорыбицы, вокруг гикали дежурные арапчата, проходили, бряцая шпорами, «легионеры» в голубых касках, пробежал тишком да бочком Каифа из коварного синедриона... Ох, Михал Афанасьевич! Как вы могли все так точно предусмотреть? Из вашего далекого далека путеводителя по Иерусалиму? А? Чтоб как живой. Но немножко картонный...

...Но очень хочется кофе.

И! тогда я увидел!.. Заранее скажу, это (То, Что я Увидел) оптом окупило все мои мелкие расходы: струны пережженных нервов, разыгравшуюся мою мизантропию, не говоря о лит-токсикозе по булгаковским местам нашего Самаркандика.

Я увидел птицу. Механическую. Похожую на русский гос. герб, если у него оторвать приставную лишнюю голову. Птица вообще-то изображала собой попугая, но от неблагоприятных погодных условий эксплуатации вылиняла до орла. Фокус заключался в том, что если птице на ухо произнести нечто, она, волшебным образом технической гонконгской, видимо революции, повторяла мерзким голосом, но дословно.

Это чтоб было смешно или, как теперь говорят, аттрактивно.

Сувенир такой.

Птицей заведовал грязноватый псих в куфие на голое тело. Он демонстрировал птичьи попугайские возможности и сам (судя по задрипанному состоянию птички) уже года три хихикал на ее повторы. За небольшие мелкие центы.

Леди энд джентльмен! веселился птицевладелец, как ему казалось, очень тонно.

Ladies and gentelmen! поправляла его магическая птичка.

Бонджорно! почему-то кричал безумец.

Buongiorno! ответствовал магнито-попка.

Дур-рак!!! выговорил, выйдя у меня из-за спины, интурист из Самары и раскланялся.

«Мудак!!!» подумал я. И, словно читая мои мысли, «Ррусски!!!» завопил антрепренер попугая!

Р-русски... неуверенно повторил птичий механизм. ...ак!

Строй марширующей по булгаковским местам оравы смешался, сломался, экскурсанты обступили попугаеносца плотным потным кольцом. Меня оттеснили, кофе мне сразу расхотелось. (Или расхотелся? Ведь кофе это он!)

Я помню чудное мгновенье! чтобы что-то сказать что-то патриотическое, гаркнула на ухо попугаю училка из Мариуполя.

Ja pomnu chudnoj mgnovenie! отозвался гнусный, славистической интонации голос.

Передо мной... подсказали из группы (кто-то сановитый, видимо поэтому руководитель группы и, по-видимому поэтому, самый эрудированный).

Папа со мной, сказал по-детски попугай.

...явилась ты! сказала хором экскурсия.

Как умру, похороните на Украйне милой... вдруг ляпнул кто-то из толпы.

Попугай молчал, этого его хрупкий механизм выговорить не мог.

Не все сразу, товарищи, вмешался путеводитель, т.е. руководитель.

Товаритщи! обрадовался хозяин аттракции. Товаритщи! Коротшо!

Попугай молчал.

Ко-рот-шо! начала скандировать экскурсия.

Попугай молчал.

«То-то же», подумал я.

Владетель попугая забеспокоился. Он лишался добровольных пожертвований. Жил он, по всей видимости, с гонконгских талантов автоптички. Поломка удручала.

Хоротшо... проговорил он неуверенно.

Попугай молчал. Хозяин потряс попугаем над куфией.

Тшо, агонически прохрипела птица. И вдруг выдала: «Как умру, похороните... На Украйне милой», с запинкой, раздумчиво. И тишина.

Экскурсанты, хорошие в сущности и, видимо, небогатые люди, сунули, стесняясь, попугаеносцу какую-то мелочь и, понимая горе, отошли, разошлись, истаяли. Самарец щедро кинул 10-тысячную купюру рублей. «Знай наших», ухарски подмигнул он мне. Я подмигнул в ответ (у меня тик). Самарец ушел приобретать свежие антикварные гвозди для конечностей.

Я остался с поломанным попугаем и поломанной человеческой судьбой его хозяина.

«А кофе-то я не купил, кстати вспомнилось мне. Одна нога здесь...»

И тут имело место знаменье, нередкое, впрочем, в наших краях святой земли. Имело место знаменье, или; если хотите, чудо. Нес, грубо говоря.

С минарета мечети Омара запел нечеловеческим голосом репродуктор муэдзина! Все задрали головы, а я посмотрел на попугая. Он нет?

Мне не почудилось он шевельнул крыльями, которые должны были, по замыслу хитроумных гонконгцев, сопутствовать его речи, но бездействовали, ибо батарейка села еще при Бегине и механика запылилась. Он! Он шевельнул крыльями!!! Он шевельнул крыльями! И повторил призыв правоверным: «Стройсь на молитву!» В полногласье. Попадая в терцию!!!

У меня появилось отчетливое желание перекреститься. Я сплюнул «тьфу-тьфу-тьфу» через левое плечо.

Тьфу-тьфу-тьфу! сказал попугай в паузе меж двумя завывами.

На сумасшедшенького владельца попугая было приятно, но несколько неделикатно смотреть, на глазах его были слезы, он целовал механизм в шейку, крыло, зоб и гузку, он экстазировал! Я отвернулся от этого такого человеческого чуда, такого яркого доказательства присутствия в нашем мире Высших Сил Высшего существа. Безусловно, здесь имел место промысел. Господень? Аллахов? Великого Бога Заводных Попугаев? Мне не дано было постичь этого, простому материалисту-надомнику.

Я поплелся домой. Обул гусеницы, опустил бронещитки, оправил полы клепаной жилетки... Я был подавлен вмешательством Высших Сил. Я, Бич Б-жий, поплелся домой, забыв купить контрабандного кофию для себя и своей Аглаи. Думал я, седлая ослятю, о чудесненьком.

Ведь как было бы чудесненько, думал я, если бы магнитофоны израильских средств массовой информации хотя бы неселективно повторяли весь этот вздор и откровения, который несли ему мы, русские алии, например, в недавней передаче «Мабат шени» на 1 канале нашего госTV. Неселективно. О Большой когда-то алие. И ее абсорбции. Ладно: пусть не хлопают крыльями. Но пусть неселективно. Я понимаю, что легче молитву муэдзина... Но все-таки? А, Великий бог Механических Попугаев?!

Ясно, что маленький электроннный мозжечок ведущих и режиссеров не может отличить осмысленный текст от безумной реплики, но тогда хоть воспроизведут пусть в диапазоне от «Как умру, похороните» до «Русский хор-роший!». Не хлопая, повторяю, крыльями... И кофе ладно, тогда кофе не надо. Мы с Аглаей обойдемся!

...Все-таки чудесен наш край. Достаточно выйти в поисках субботней добычи в Старый наш Город, и... чудо, чудо налицо. Как, впрочем, и все остальное: потому что наш город Святой. Хотя и старый.

А еще знаете, почему я не люблю аристократическую компанию наших ровесников-старперов? За лень. Потому что они, в отличие от предприимчивого психа в куфие на голое тело, даже попугая завести себе не потрудились. Недорогого. Волшебного. На батарейках и от сети. И свой Старый город.

 

 


Окна (Тель-Авив). 1995. 26 января. С. 29.

 

 

Система Orphus