КАК Я РАБОТАЛ ЖУРНАЛИСТОМ
В ИЗРАИЛЕ
Я встаю поздно утром, как и лег – с петухами. И сразу: начинаю зарабатывать легкие деньги. Сижу, завтракаю с роскошью – а слышите легкий такой звон? Точь-в-точь, как в ушах вперед гипертоническим кризом? То-то же! Это мне деньги капают. На счет.
За завтраком я, как правило, принимаю просителей. Униженных. Понятно, за стол я их не сажаю. А то чего-нибудь съедят. Вот, помню, давеча пришла вдова. Вшивая. Все дети с ней которые – инвалиды труда, полгода в стране. Она овдовела еще на трапе самолета. Дело было так. Как только бюрократы из министерства абсорбции трап подкатили – она сразу: бац! И – овдовела. Помыкалась-помыкалась – куда ей? Попробовала по-черному устроиться на черную работу на черный рынок. К Шварцу. Трудно было бедной вдове переступить через гордость – все-таки Высшая Гуманитарная Академия бронетанковых войск, красный диплом за плечами. Доктор искусствоведения за плечами. Блестящая карьера, громадная ответственность, недюжинный талант, острый пытливый ум за плечами.
А она – одна. В чужой такой, вообще не понятно какой стране. Даже названия вспомнить не может какой стране. Дети на руках. Родственники на руках. Никак не могут встать на ноги. Продала все с себя. Отказывала себе во всем – не помогло. Житейская такая история. Сипур иши.
Я к тому времени уже объелся деликатесов (дело происходило за завтраком, арухат бокер. Завтракал я по-ватиковски, по своему обыкновению, прислуга с ног сбилась, таская мне хербалайф) и вволю посамодурствовал: одного просителя выдал властям, семейную пару заслуженных киноведов пороли на мерпесете, а инженеру из Нальчика приказал барскую мою суку выкормить грудью. Так что натешился. Поэтому решил проявить толерантность к бедной вдове. У меня как раз была свободная панель, я ее как раз туда и отправил. Вместе со всеми детьми ее, инвалидами ее труда. В двенадцать часов по ночам дети приносят мне с трудом заработанные крохи – оброк. Долго они не протянут: рабочий день от зари до зари, а у всех четверых глисты. Но мне-то что? Ха-ха! Это у нас смех такой – из определенных артиклей. Поев, я славлюсь своим бессердечием.
Покончив с завтраком, я сразу торгую продажным пером. Пером я беру взятки. Приходят ко мне всякие нувориши и коррупционеры и просят меня не освещать в печати их темные делишки. В зависимости от размеров подкупа я соглашаюсь в той или иной степени не освещать. У нас в редакции вообще собралась такая бражка, рука руку моет. Носик обычно моет руку Аркана, Аркан, в свою очередь, закрывает глаза. У многих, особенно по первости, сердце обрывается. Очень сначала обрывалось сердце, глядя на неприглядные наши делишки, у Зайчика. Руки у него опускались, и он не хотел мыть руку Кравчик, которая, редактируя свою колонку «Мусор и совок» (советская милиция в Израиле), отмыла черного капитала столько, что Зайчик вынужден был потерять совесть. Но я тоже хорош! Я так хорош, что был замечен в попустительстве. Но – еще не время раскрыть весь неприглядный характер, как я хорош. И не один я хорош, наша главная редактор «Окон» тоже хорош. Не говоря уже, прямо скажем, о персоне Самого. Уж как хорош персона!..
Продажным пером я торгую до полудня. Обычно я наторговываю на виллу, на инвестицию в наркобизнес и на содержание внебрачного сына в деревне. Что мне влетает в шекелях, учитывая расходы не по средствам на кормилицу, поилицу и борейтора. Но я ни в чем себе не отказываю, надо ведь передать в надежные руки свои неблаговидные дела – для эскалации патернализма и нарастания коррумпированности.
Ровно в час у меня перерыв на обед. Лакеи и гарды хамски, нанося увечья и унижая человеческое достоинство, разгоняют очередь в приемной – люди стоят в коридоре с утра! (NB! Не забыть унизить их человеческое достоинство, убрав плевательницы. Пусть хлебнут горя.)
Обедаю я в кругу чинуш. Как правило, кто-нибудь из нас рассказывает сальности, не брезгуя скабрезностями. Все гнусно хохочут, обычно теми же определенными артиклями (ха-ха-ха), но с особым цинизмом. Достается ни в чем не повинным: ветеранам-скорнякам, учителям вождения, орденоносцам в отставке, старушкам-библиотекаршам. Прислуживают нам доктора наук, все время никайоня.
Каждый из чинуш пожирает гору пищи: яйца пожирает, крупу пожирает, ест мацу. Я стараюсь ни в чем не отстать от подобных мне. Жмурюсь, лоснюсь, сыто икаю. Оставшиеся за дверьми отдельного кабинета и номера бесправные репатрианты (не забыть убрать плевательницы! – М. Г.) харкают кровью.
Все, что не съели сами (яйца, крупу, мацу, кетчуп), мы не справедливо делим между нуждающимися, а напротив – наделяем особенно приближенных эфиопов, оставляя русскую алию с носом глотать слюнки. Так осуществляется беспрецедентный заговор молчания вокруг проблем.
За закрытыми дверьми.
Помолчав, я уединяюсь и беру взятки телом. Во все тяжкие пускаюсь, используя служебное положение. Недавно я потерял стыд (остатки) и надругался. Расстался я, очень довольный друг другом. Ей теперь только одна дорога – в пруд! Если бы сие стало достоянием общественности, все бы меня порицали. Но я спрятал концы в воду. У меня есть специальный пруд для пущей дискретности.
А происходило попирание так: я сорвал покровы стыдливости с самого интимного – души. Не проявил такта и деликатности в раскрытии темы. Использовал ненормативную лексику. Не соблюл правил, особенно знаков препинания. Замахнулся на святыню, присвоил права, торговал ценностями. Попрались: традиция Великой русской культуры, общечеловеческая традиция гуманизма, мораль. Особенно попралась мораль. Я заткнул рот, связал руки, сел на шею, проявил себя как захребетник. Никто не слыхал мольбы о помощи. А потом я насмешничал. Это уже когда сохальничал. Я ж говорю ей, общественности: теперь одна дорога – в пруд! Как Муму. И вообще – после меня хоть потоп.
Потешился? – пора за неблаговидные поступки! Я сажусь за стол и занимаюсь сионистской пропагандой, суля рай на земле и кисельные берега по бокам (NNB! Архиважно!! Не забыть убрать плевательницы!!! – М. Г.). Обычно я обещаю доверчивым людям садовые участки на Мертвом море, бесплатные слуховые аппараты, гастроли круглый год Хазанова. А их подстерегает суровая реальность: селят на поселение под Дамаском, аппаратов не дают, издеваясь, что слушать надо ухом, а не брюхом, и вместо Хазанова всех служат в армии. Даже девушек. Заставляют работать в воскресенье, лишают троллейбусов по субботам, а по телеку – сериала «Россия, которую мы потеряли».
Хотя я наловчился заниматься сионистской пропагандой и понаторел, все равно усталость берет свое. А надо еще многое успеть: рабочий день не резиновый, а я еще никого и ничего не очернил. Я откладываю пропаганду – ничего, не убежит – и очернительствую. Обливаю: грязью, патокой, помоями, волной ненависти, ушатом, ведром, морем лжи. Кормлю: байками, мылом, обещаниями, соловья – баснями. Забываю, что: как аукнется, так и откликнется, зелен виноград, жизнь прожить – не поле перейти, не плюй в колодец (NNNB! Не забыть убрать плевательницы!! – М. Г.).
Теряю: честь смолоду, всякий стыд.
Воображаю, что: все позволено, самый умный, сойдет с рук, вообще воображаю о себе много. И тут как раз полдник, т.е. файф о'клок. Я перестаю очернительствовать. На файф о'клок я традиционно и привычно пресмыкаюсь перед власть имущими. Так уж повелось, что пресмыкаюсь я перед Пересом. Перед Рабином у меня не получается угодливо. Хорошо получается попресмыкаться перед Шуламит Алони и Ларисой Герштейн. Нас целая толпа соберется и... Главное в этом деле, чтоб нос по ветру (а хвост пистолетом), но ни в коем случае не перепутать, перед кем пресмыкаться сегодня очередь. Лучше всего пресмыкаться перед Щаранским – нет-нет да и отхватишь то орденок, то именьице. Отлично еще бывает подносить подношения. Но тут надо знать – кому что нести: Биби Нетаниягу, к примеру, любит шкурки ООПников из норки; Лариса Герштейн без ума от всего правого: правого дела, православия, правостороннего движения – так что подходец, подходец и еще раз подходец; от Ларисы приходится все время прятать все левое – левые доходы, детскую болезнь, ноты левого марша... В отличие от Шуламит. Главное у нас, журналистов, это следовать пошлой моде и раболепствовать. Вот Тропаллер не хотел раболепствовать, и где он теперь, Тропаллер? Вон Л. не смог сервилизма развить в себе в полной мере – и что? Курьером работает... Не говоря уже о При-Л. Целыми принципиальными газетами сгорают на работе, счет идет на концерны, не жизнь, а хроника пикирующего бомбардировщика. И в бой идут – одни старики.
Попресмыкавшись от пуза, я возвращаюсь домой и безобразно веду себя в быту. Я врываюсь, словно хозяин, в дом и ругаю Ельцина. Почем – зря. Я ерничаю по поводу демократических преобразований и плюю (О! Не забыть убрать плевательницы. Коменданту Кремля! Об исполнении доложить!! По вертушке. В.И. У.-Л.) в душу реформаторам. Я отказываюсь смотреть правде в глаза. Я теряю чувство такта в филиппиках. Один раз я потерял чувство меры прямо при стечении народа, были дамы, барышни, представители духовенства... Что тут было: одного представителя духовенства – Биринбойм его фамилия – даже отливали. Вот так прямо подходили и спрашивали: «Батюшка, ата бесэдэр? Может, вас отлить, отец Рувим?» Вот до чего дело доходило, а отделывался общественным порицанием, как с гуся вода...
Дальше, понятно, ужин. Как правило – званый. Многие интересующиеся просто диву даются, почему я приглашаю к себе на ужин незваных. И даже позволяю себе выставлять их, незваных, но честных и добрых людей, из дома. Специально так высоко хоромы отгрохал без лифта, чтоб выставлять, чтоб лететь турманом обидней было. Это у меня садизм специальный такой взят на вооружение: если кто без звонка и дворецкому не доложившись, или не по форме одет, или нехристь какой турист, или жалобщик, оклеветанный мной с ног до головы, аль поэт-сочинитель – так я бабах дверью: полный афронт! Зверь я лютый, потому что, особливо когда запершись на плад-делет, – дивиденды считаю. И – под балату. Не счесть алмазов!..
А потом, перед сном, я молюсь. Мне не чуждо некоторое ханжество, но, по богобоязненности своей, молюсь я истово: за здоровье и во здравие рабов Б-их Л. Р. из Кирьят-Моцкин, А.и Р. Р-х из Кирона, д-ра М. К.из Кирьят-Шмона, М. Х. из Хайфы, Р. М., С. М. и группы изТверии, Р. и Д. из Холона, К.из Тель-Авива, проф. Б. Т. Р. из Холона (не забыть убрать плевательницы! – М. Г.), Б. К. из Бат-Яма и многих-многих других, цитатой и избранной лексикой писем которых – я воспользовался в предложенном вашему вниманию тексте. Будьте счастливы. И – шрайб открыткес в редакцию.
