Рубеж 2000-х годов стал временем подведения итогов двадцатилетней культурной деятельности новой «русской» волны в Израиле. Об одной из таких попыток подведения итогов – шумном семинаре «Геополитика культуры и литературный быт», вылившемся в знакомое противостояние условных «группировок» – рассказывает филолог и литературовед, проф. Е. Толстая.
Семинар в Рамат-Эфале: теплый декабрь, серенький дождичек и цветы, цветы... Много юных лиц, а вечером много стихов. Семинар открыли госпожа Шломит Кнаан, директор министерства абсорбции, и господин Михаэль Роэ, заместитель мэра Тель-Авива, – добрые феи, ставшие у изголовья новорожденного.
Это – первая встреча сотрудников русскоязычных литературных журналов; организатор – журнал «Зеркало». У семинара пышное и малопонятное название: «Геополитика культуры и литературный быт». Суммируем выступления докладчиков.
Профессор Дмитрий Сегал (Еврейский университет) взял «геополитику» не в ее точном и зловеще-романтическом смысле – как одиозную и агрессивную доктрину, отнюдь – он отмел ее истоки, вырвал ее у Хаус- и прочих -хоферов и, структурно мысля, оставил от нее лишь сетку координат: гео – этно – культуро. На эту сетку: горы – равнины, море – континент, Европа – Азия – он наложил израильскую культурную ситуацию. Например: сопоставив геополитику с романтической этнологией, с ее различением почвенных и урбанистических слоев, Сегал заявил, что аналогом почвенного, крестьянского мышления в Израиле является ультраортодоксальный сектор – уже один этот вывод по блеску своему, на мой взгляд, оправдал весь семинар. Правда, обилие иностранных слов изрядно напугало умственно труждающихся и эрудицией не обремененных. Зато сразу взял геополитического быка за его опасные и лженаучные рога поэт Михаил Генделев, вернувший термин по принадлежности Хаусхоферу и объяснивший, что в России сейчас геополитика – это неонацистские журналы «Милый Ангел» и «Элементы» Дугина, что с ней играли в аналитических группах – обслуге «государственников»: он рассказал про Евразию от Дублина до Владивостока, начал было про Ури Цви Гринберга, но за недостатком улик вынужден был закруглиться.
Переводчик Исраэль Шамир, цветущий пожилой юноша с красно-коричневым румянцем во всю щеку, напомнил аудитории, уже порядком подзабывшей стиль и лексику 1950-х гг., но не успевшей почувствовать по ним ностальгию, что настоящая геополитика проста: в мире осталось лишь две силы: ужасный и опасный американский империализм и чудный, нежный и хрупкий третий мир. И мы присутствуем сейчас при решающей схватке добра и зла, при которой гадостный Израиль есть мерзкий пособник, агент и клиент американского империализма в его гнусных колонизаторских замыслах против пасторальных палестинцев. За что ему полагаются адские муки и кол в спину. Тут он перешел на личности, обвинив в предательском пособничестве американскому империализму почему-то моего мужа (М. Вайскопфа – Прим. ред.), поэтому я бросаю перо! – стеснило грудь! – но тогда я все-таки попыталась разбить сосуд клеветника, уж не помню, что я кричала!
На постшамировском вокальном фоне бальзамом на раны пролилась благодатная речь критика Александра Гольдштейна, тихо и грустно сообщившего нам, что российская словесность разбрелась по планете, создались фактически литературные «доминионы», которые, развиваясь на свой страх и риск, несомненно, обогащают «метрополию», однако явление это, которое в любой другой литературной империи было бы принято на ура, натыкается на полное равнодушие (Букер, Букер – захихикали в рядах).
Тему «международной русской литературы» развил поэт Александр Бараш: действительно, русский литературный язык распался на подъязыки, но это даже благотворно. Происходит дифференциация и взаимообогащение. В ярких, заразительных словах поэт призвал нас углубить свой подъязык, что показалось задачей заковыристой, но стоящей. Упомянув «расширение спектра второразрядности» в нынешней русской литературе и «облилипучивание тиражей», авангардный Бараш огульно охаял выбор последних литературных лауреатов, предложил своих, обвинил во всем засилье шестидесятников с их эстетическим консерватизмом, но кончил неожиданно за здравие: международная русская литература нас спасет: она самозародилась и держится на собственной тяге – финансирование государства ей не грозит. Народ явно приуныл.
Искусствовед Григорий Казовский инсценировал перед нами трагедию русско-еврейского эмигранта, «зомбированного сионизмом», которого в Израиле, сионизм изжившем, ждут два пути: либо самоопределение еврейское, галутное и антисионистское – либо израильский постсионизм, то есть антисемитизм, мечтающий об обрыве связей с диаспорой. Есть еще вариант – «русскость как консолидирующий элемент», но он в Израиле непривлекателен на фоне здешних застарелых антирусских фобий. Казовский напомнил, что даже Бялика, оказывается, привлекали к общественному суду за разговор по-русски на улице. Было это в 1926 г. Вегетарьянские были времена!
Писатель и ученый Дмитрий Сливняк говорил об обмелении традиционной, обрядовой еврейской религиозности и о встречном процессе – проникновении еврейской метафизики в широкие светские слои, о новом явлении – многочисленных неортодоксальных кружках по изучению иудаизма: он назвал это «бедной верой». Рассказав о парадоксах еврейского самоопределения, Сливняк закончил так: пытаясь определить свое «еврейство», мы приходим к выводу, что это невозможно, и подходим к какой-то новой теологии еврейского бытия-в-мире, самого по себе, которое подрывает все возможные культурные схемы, в том числе и те, в которые оно себя само пытается загнать...
В этом интеллектуально корректном контексте выделялись своей намеренной необъективностью выступления хозяев семинара: Иры Врубель-Голубкиной и Михаила Гробмана.
Бодрый патриарх русско-еврейского авангарда, художник и поэт Михаил Гробман выступил как идеолог группы «Зеркала». Говорил он исключительно хорошо, одновременно закавычивая голосом свои иногда очень крайние, иногда дурашливые, иногда парадоксальные фразы – одновременно всей душою им сочувствуя.
Начал он с того, что народ не знает своего языка – знает элита. Евреи были элитами, они знали местные языки, у них были многие родные языки: русский в этом ряду есть один из еврейских языков: тут счет идет на тысячелетия, и Россия в этой перспективе не фактор. Однако для нас Россия – культурное начальство и арбитр. Все это, на мой взгляд, было прекрасно сказано.
Тут Гробман заговорил о том. как плохо средний репатриантский интеллигент знает русскую литературу, как сер и темен русско-израильский литератор. Да и с этим можно было бы согласиться, если б он не стал доказывать этот тезис на примере одного из участников семинара, который в данный момент в аудитории как раз отсутствовал. Это было публичное сведение личных счетов: жертва, наконец, появилась, и тут Гробман спустился на уровень вроде: «у тебя тираж не весь продается, тебя в Москве не знают» – «нет продается, нет знают» – «а почему ты бедный?».
Гаже в жизни своей я ничего не слышала. Аудитория вяло негодовала, зачарованная зрелищем настоящего злодейства.
Когда слово досталось редактору «Зеркала» Ире Врубель-Голубкиной, эта обаятельная и изящная женщина, мягко и тактично легкими штрихами набросала картину, сходную, однако, с той, что нарисовал ее муж, – столь же перекошенную, натянутую, как провербиальное одеяло, на себя: израильское общество не знало ничего о русской культуре, которую привезли с собой репатрианты. Функцию арбитра, оценщика, посредника они предоставили Западу – в искусстве, а в литературе посредниками были израильтяне, имевшие представление лишь о русской литературе 40-летней давности. Но не только из-за непонимания эта привезенная культура вызвала к себе враждебность. Деятели ее – репатрианты – не владели международным языком культуры. Они были агрессивны политически, в отличие от традиционно левой ориентации, привычной на Западе, они были правые. Они не были готовы вступить в диалог с израильской культурой, хотели быть изолированным меньшинством. Репатриантская культура – это чернейший правый экстремизм, отвратнейший религиозный фундаментализм и отсталая, провинциальная эстетика: все это сосредоточено в Иерусалиме. В этой культуре надо было разобраться, построить иерархию. И вот, такую иерархию создало «Зеркало», расположенное в Тель-Авиве и стянувшее к себе все светлое, все новое, все открытое диалогу.
Закончила Ира двусмысленным призывом: «Мы хотим объединиться со всеми, равными нам».
На речь Врубель-Голубкиной возразила я: культурные посредники могут быть недобросовестными. Они представляют хозяевам-израильтянам неверную картину. Пример – картина, только что изображенная Ирой. В ней единственным светочем, работающим на уровне мировой культуры, либеральным и владеющим языком авангарда, названо «Зеркало». Получается, что вся остальная культурная деятельность чуть ли не миллиона репатриантов подпадает под определение обскурантистской, фанатической и эстетически несостоятельной. Обобщение такой силы фактически является доносом истеблишменту о политической неблагонадежности и культурной невменяемости всего русского меньшинства. Но суждение это лживо!
Где в этой картине русскоязычной культуры деятельность отделения славистики Еврейского университета, работающего на самом высоком уровне мировой науки? Где деятельность «Еврейской энциклопедии»? Почему об этом ничего не сказано? Чтоб можно было сказать: русские не говорят на языке мировой культуры? Почему не упомянут журнал «Таргум» – пример плюралистического подхода к иудаизму? Чтоб можно было бросить обвинение в оголтелом фундаментализме? Почему Ира не упомянула деятельность либерального журнала «22» за четверть века? Или новейшего, либерального иерусалимского журнала «Время искать»? Чтоб можно было сказать, что все русские – темные фанатики? По какой причине не были упомянуты такие авангардные журналы и альманахи, как замечательная «Саламандра» Тарасова и Шаргородского, как «Слог» Малера и Зунделевича, «Обитаемый остров» Кудрявцева и Шаргородского, «Симург» Сошкина и Гельфанда, наконец, как целая серия публикаций Даны Зингер: «ИО», «Двоеточие» и т. д. (кстати, все это – иерусалимские издания)? Чтоб можно было утвердить свою монополию на авангардизм?
Что я хотела еще сказать?
Не потому ли на почти все эти издательские предприятия никто не дал ни гроша? В чьих же интересах происходит на протяжении четверть века это нашептывание в уши истеблишменту: «Не печатайте их, они плохие, они вас не любят. Печатайте только нас». Может быть, это и есть желанный «диалог»? Тогда к нашей чести, что желающих в нем участвовать можно пересчитать по пальцам (одной руки).
В чьих интересах уже четверть века на наших глазах происходит выталкивание в аутсайдеры, жупелы, жертвы – всех, кто поярче, поспособнее, почестнее? Истеблишменту сладко слышать, что никого достойного внимания в русско-израильской культуре не было, нет и никогда не будет. И услышать это в очередной раз на сегодняшнем семинаре «Зеркала».
На вечернем и последнем заседании выступали редакторы журналов. Мне кажется, лучше всего закончить этот отчет словами Александра Воронеля, редактора журнала «Двадцать два»:
«Мы поняли, что только взаимная поддержка может помочь общему делу. Мы начинали, когда не было и надежды на общение с Россией. Мы отказались от веры в “центр”. Если считать Москву центром, обязательно окажешься в провинции. Мы действовали, как если бы центр был здесь. Поэтому нас читали».
Можно только надеяться, что что-то начнет, наконец, сдвигаться в нашей культурной ситуации. А пока русская журналистика (как поведал Яков Шаус) находится в жалком положении, без доступа к информации, без какого-либо подобия равенства с израильской в оплате, без всякой социальной защиты. То, что при этом вообще возможно культурное творчество, – это чудо.
Выступления редакторов журналов и были такими рассказами о чудесах. Как хотелось бы, чтоб их новые начинания были поддержаны.
Общее впечатление от семинара однозначно: попытки культурного комиссарства в незабвенном МАПАМовском стиле прозвучали нестерпимо архаично, а по-человечески – просто бессовестно. Семинар показал как раз обратное тому, что пытались показать его устроители.
На сайте опубликовано мемуарное эссе В. Тарасова «Ступенчатый Свет», посвященное А. Волохонскому, М. Генделеву, альманахам «Саламандра», творчеству автора и многому другому.