Люди и тексты

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ:
Эдуард Кузнецов и Лариса Герштейн

 

С именем певицы (и политика) Л. Герштейн, долгое время занимавшей пост вице-мэра Иерусалима, связано немало начинаний: школа журналистики, деятельность Иерусалимского литературного клуба и давняя, еще с ленинградских времен, дружба с М. Генделевым.

Муж Ларисы, легендарный диссидент и лагерник Э. Кузнецов, много лет возглавлял русскую службу новостей радио «Свобода»; в 1990-х годах он создал ведущие газеты «русского» Израиля «Время» и «Вести» (где были напечатаны многочисленные статьи, фельетоны, эссе и кулинарные колонки М. Генделева), а в 2000-х редактировал респектабельный толстый журнал «Nota Bene».



Татьяна Щербина

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

 

Перед отъездом в Иерусалим спрашивала у знакомых всех возрастов, знают ли они Эдуарда Кузнецова. Никто не знал. «Самолетное дело», – уточняла я. «А-а, – вспоминали те, кто постарше, – это тот, кто в брежневские времена угнал самолет». Один даже добавил: «Тогда он считался диссидентом, сейчас его назвали бы террористом. Угон самолета – это же терроризм?»

В Иерусалиме провожу тот же опрос. «Кузнецов? Редактор лучшей русскоязычной газеты! Издатель лучшего литературного журнала!» – «А про самолетное дело знаете?» – «Ну да, вроде бы угнал самолет и прилетел в Израиль». То есть знают Кузнецова все, но информация доходит как свет от звезды: да, он создал и редактировал лучшие израильские издания: газеты «Время», «Вести», сайт «mignews – реактивные новости» (с намеком на свою биографию), литературный журнал «Nota Bene», но все это осталось в прошлом. А «самолетный» плюсквамперфект и вовсе исказился в умах, что не случайно: ужас перед авиатерроризмом последних лет вытеснил ту долгую, многоходовую и, естественно, секретноархивную историю. Теперь с ней и можно было бы ознакомиться, но уже никому, кроме историков-специалистов, те подробности неинтересны. Я их все же выспросила у Эдуарда, но расскажу лишь суть «самолетного дела».

Угона не было. И намерения такого не было. «Я же не сумасшедший, – говорит Эдуард, – если б всерьез думал улететь, по крайней мере, делал бы это один, а не создавал группу. Единственное, о чем я мечтал к тому моменту, – вырваться из СССР, но это было нереализуемо. Чтоб уехать самому, я мог только попытаться создать эту возможность для всех, проделать в СССР брешь, и я считал, что нужен международный скандал. Устроили показуху, переиграли КГБ. Сделай я это не в 1970-м, а на два года раньше – перестреляли бы нас, и все. Но это был период, когда в СССР ухудшилась экономическая ситуация, и, соответственно, возникла разрядка. Детант». (Я тут же вспоминаю это напрочь забытое со школьных лет слово. Падают цены на нефть, появляется «человеческое лицо»: оттепель, разрядка, перестройка; цены растут – «лицо» исчезает.)

Задумав «самолетное дело», Кузнецов был далеко не мальчиком. Молодым, тридцатилетним, но успевшим отсидеть семь лет в лагерях за антисоветскую деятельность. Лагеря сломали многих диссидентов, но – «сумасшедших», как говорит Кузнецов, попавших случайно, не знавших, на что и зачем идут. Сам Кузнецов – человек, который все в своей жизни делает осознанно, ему свойственны не порывы, а «менеджерские», как сказали бы сегодня, решения. Еще таких людей зовут «креативщиками». Родись он позже, и был бы – менеджером, а может, и политиком.

– На вашем месте, – говорит мне Эдуард, – сидели Ариэль Шарон, Эхуд Барак, Беньямин Нетаньяху.

– А нынешний премьер?

Лариса Герштейн, жена Эдуарда, мгновенно воспламеняется: «Этот!.. Я ж его знаю лучше всех, десять лет бок о бок». О Ларисе в России знают не то чтобы многие, в Израиле ее знает каждый ребенок. Знаменитая певица, но не только – десять лет подряд ее избирали вице-мэром Иерусалима. Мэром в ту пору был как раз действующий премьер Ольмерт. «У него рейтинг три процента!» – Лариса продолжает горячиться. Эдуард останавливает: «Ты ничего не понимаешь в политике, лучше спой». «Это я-то!» – вскипает, но вполне дружелюбно, бывшая вице-мэр и просто красавица. Человек, который переиграл КГБ, имеет право сказать так каждому: он-то все равно понимает больше.

Афиша Герштейн

 

Я сижу на «премьерско-президентском» месте на кухне большого красивого дома Кузнецовых в пригороде Иерусалима. Лариса делает кофе и ставит на стол блинчики с творогом – собственного приготовления. «Теперь уходи». «Почему? – удивляюсь я. – Я хотела поговорить с вами обоими». «При Ларисе я разговаривать не могу», – в этой столь гармоничной паре omnia mea mecum porto – каждый носит свое с собой, у каждого своя охраняемая территория. «Как же вы вообще встретились? Конь и трепетная лань, мизантроп и женщина, живущая под аплодисменты публики?» «Да, она артистичная, а я угрюмый, – улыбается Эдуард. – Нас познакомил четверть века назад президент Израиля Ицхак Навон». «Погодите, Эдуард, а вы – еврей?»

Лариса удаляется, за ней следует смешной французский бульдог, а мохнатый кот пытается пристроиться к занятому мной почетному месту. Две кошки и две собаки в доме ладят, и каждый занят своим делом, как их хозяева. Подумала, что крепость семейного союза Кузнецовых в том, что оба живут сосредоточенно.

– Конечно, еврей.

– Но вас воспитывала русская мать, а отец-еврей погиб на фронте в 1941 году, вы его даже не знали.

– У меня как у полукровки была возможность выбрать национальность, и, узнав про гонения на евреев, я решил, что буду евреем. И приглашение получил из Израиля, но мне не дали характеристики на выезд. Вообще, я себя не идентифицирую ни с каким этносом. Что-то значит только личность. Так что мучаюсь в одиночку.

– Затевая «самолетное дело», вы ведь шли на верную смерть. Более верную, чем Гинзбург, Буковский, Горбаневская. Шутка ли: заговор с целью угона самолета! Зачем?

– Меня и приговорили к расстрелу. Но международный скандал-то состоялся! Повсюду были демонстрации с требованием освободить меня и моих товарищей. Чужими проблемами мало кто интересуется, а тут вдруг западная общественность узнала, услышала наконец, что из СССР нельзя выехать, и поддержала наш жест отчаяния. В результате сложных комбинаций (давление Никсона на Брежнева, выступления Сахарова, дела Гинзбурга и Буковского, активность молодежи после 1968 года – много было факторов, на которые мы рассчитывали) мне заменили расстрел на 15 лет лагерей. А в 1979-м обменяли на двух советских шпионов, приговоренных в США к 50 годам тюрьмы. Существенную роль сыграла и совсем неожиданная история. Голда Меир направила к генералу Франко свое приближенное лицо – дипломата, который на самом деле занимался деликатными поручениями. И он прибыл к Франко с таким посланием: «Вы оказали неоценимую услугу еврейскому народу, пощадив евреев; поскольку вы принадлежите к древнему роду маранов, окажите нам услугу еще раз: тогда вы сохранили жизни невинных, а теперь – отпустите виновных». Речь шла о баскских террористах, устроивших теракт, в результате которого погиб полицейский. «А при чем здесь евреи? – удивился Франко». «Демонстранты в Европе ходят с двумя плакатами: требуем отмену расстрела Кузнецову и баскам. Если вы отпустите этих террористов, Брежнев отменит расстрел для тех, которые только собирались угнать самолет, но еще ничего не совершили».

Франко исполнил просьбу. Брежнев, как и предполагалось, не захотел выглядеть большим диктатором, чем Франко, и мы были спасены. Но об этом тогда никто не знал, знали, что Никсон позвонил с личной просьбой Брежневу освободить меня и моего подельника Дымшица. Как сказал один мой знакомый прокурор: «У вас будет происходить замена высшей меры не по УПК, а по Никсону».

– Сколько вы в общей сложности отсидели в советских лагерях?

– Шестнадцать лет.

– Как вы сейчас оцениваете тот свой поступок?

– Ну как: мы подрубили один из столпов советской власти – закрытость страны. До 90-х из СССР выехало четыре миллиона человек, из них полтора миллиона немцев. У меня, кстати, первая попытка была наивная: я сам попросился в армию, услышал, что некоторых отправляют служить в Германию, думал, что достаточно попроситься. Ну и отправили меня отнюдь не за границу, в армии я постепенно и стал антисоветчиком. Смешно, что в 1996 году наше дело переквалифицировали по другой статье, заменив мне 15 лет на 7. Получается, что я пересидел лишних два года.

«Выжить и не сломаться» – для Кузнецова это стало девизом жизни. Удивительно, как ему и другим политзэкам удалось не только выжить в нечеловеческих условиях, но и «закалиться как сталь». Сегодня «на воле» спорят о пользе и вреде продуктов, о которых Кузнецов не мог и мечтать, а как не замерз насмерть первооткрыватель советской клетки в лютый мороз в неотапливаемой одиночной камере – и ни книг, ни общения, только голые стены! Тем не менее ухитрился вести дневник (что в лагере особого режима было строжайше запрещено) и благодаря академику Сахарову смог переправить на волю две свои книги: «Дневники», за которую получил во Франции в 1974 году премию «Гулливер» (за лучшую иностранную книгу), и «Мордовский марафон», по которой в Израиле сняли фильм. Сахаров даже стал на пять лет дядей Кузнецова: для того, чтобы разрешили приезжать к Эдуарду в лагерь, Елена Боннер назвалась его тетей. Кузнецову сейчас 74, но он – кремень.

Прочла когда-то у Буковского, соратника Кузнецова, фразу типа: «Вначале я боролся с КГБ, потом понял, что с системой, потом – что с советским народом, а теперь думаю, что сражался со всем миром». Это не цитата, которую не знаю, где найти, а смысл. Спрашиваю у Кузнецова: «Вы бы тоже так сказали?» Эдуард усмехается: «КГБ – одно из проявлений злого начала в мире. В мире надо все время делать выбор между плохим и ужасным».

– Почему вы выбрали Израиль?

– По пониманию хода истории, – загадочно отвечает Эдуард, и я думаю, что он всегда оказывается «на передовой». Эдуард ведь никогда не переставал бороться со всем миром, но это не значит «против всех» – а только против злого начала. Они вместе с Буковским создали Интернационал Сопротивления, продолжая заниматься свержением социализма, но и – помощью афганским пленным и вьетнамским беженцам. Он руководил русской службой новостей на радио «Свобода» в Мюнхене, жил во Франции и в США, но потом прочно обосновался в Иерусалиме.

– А в Израиле вам как?

– Здесь нормально плохо. – Эдуард зажигает очередную сигарету (кто бы посмел сказать старому зэку, что «курить вредно»?) и вкратце обрисовывает политическую ситуацию в Израиле и в России. Обескураживающе трезво – он продолжает следить за всем происходящим, хоть и не окажутся ни Ольмерт, ни Перес на «премьерско-президентском» месте на его кухне. Но другие приходят.

– Чем вы занимаетесь теперь?

– Читаю книги.

– У вас есть новые замыслы?

– Командировка жизни кончается, а миссия моя была и есть одна и та же: оставаться порядочным человеком. До конца.

– Вы не стали хотя бы в некоторой степени религиозным?

– Нет. Я руководствуюсь человеческими нормами, а Бог непостижим, так что я агностик.

Мы зовем обратно Ларису. И мое почетное место меняет ипостась.

– На вашем месте сидел Булат Окуджава. Когда он гостил в Иерусалиме, незадолго до смерти, он жил у нас. И написал здесь цикл стихов. Я переложила несколько стихотворений на музыку и пою на концертах. Я пою, как он спел бы сам, – и ему понравилось. Мы с ним выступали вместе. – Лариса берет гитару и поет. Красивый грудной голос завораживает. Лариса поет на русском и на иврите, сама переводит песни бардов. – Иврит – родной язык Господа Бога, – говорит Лариса. – Я хочу, чтобы русские стихи были услышаны… Израильской интеллигенцией, – добавляет она. – Еще я импровизирую песни, как акын.

Герштейн Окуджава1

 

Тиран, гася очередной бычок, поддакивает: «Да, импровизирует. Спой». «Давайте я вам Пушкина спою, – предлагает Лариса. – Я решила осовременить его в песне». И поет на блатной манер «Я вас любил…».

– Не вижу реакции, – удивляется Лариса, заметив, что я, скорее, смущена ее новаторством. Впрочем, это для меня, живущей в России, где блатным языком щеголяет даже глава государства, где блатные песни льются из всех динамиков, а чисто конкретным пацанам противостоят ботающие по фене крутые парни, – та современность, которой не хватает новой плеяды таких, как Кузнецов. Не политзона в лице Гинзбурга, Горбаневской, Буковского и прочих вышла на российскую волю, а уголовная малина.

– А вы знаете, что блатной язык в основном взят из иврита?

– Нет, впервые слышу.

– Халява – это «халав», молоко. Его давали бесплатно, отсюда и пошло.

– Это спорный вопрос, – возражает Лариса.

– Ничего не спорный, – продолжает тиран, – «шара» – это «шеар» (остаток), ловэ – ивритское слово «кредитор», «ботать по фене» – это «битуй беофен», малина – от «малон» (приют, место ночлега). Хана, шмон, шалава, ксива, параша – всё ивритские слова.

Странное все же приложение родного языка Бога.

– А по моей речи вы можете определить, откуда я родом? – спрашивает Лариса.

– Из Москвы. – Лариса говорит без малейшего акцента, какой появляется практически у всех, долго живущих в Израиле.

– Что вы! В Москве – акцент, а чистый русский язык сохранился только у ссыльных интеллигентов. Я провела детство в деревне под Фрунзе (теперь Бишкек), и на сто дворов у нас было пятнадцать профессоров. Мой папа был режиссером-документалистом. Однажды подарил мне гитару. Принес ее в бильярдную, где я играла с Александром Галичем. Галич обещал показать аккорды, но так и не показал, сама научилась играть.

В процессе разговора выясняется, что руками Лариса умеет делать все: сама строила дом, чинит вещи для детей-сирот, мастерит приборы (по образованию она химик), чинит телефонные аппараты, выращивает тутовые деревья и варит варенье, вместе с мужем они собирают и маринуют грибы – по сто банок за сезон… Тут уж я совсем теряюсь: как все это успевается – концерты, грибы, сад, ремонт, кухня, политика. Правда, Лариса – огонь, а он распространяется быстро. Лед и Пламень, Тиран и Амазонка – семейная идиллия. Хэппи-энд в фильме ужасов.

 

 


Лехаим (Москва). 2007. № 12 (188). Декабрь. 

 

«ДАЖЕ БИБЛИЯ – КОНКУРЕНТ...»

(Интервью с Э. Кузнецовым)

 

– Для русскоязычных израильтян (впрочем, и для многих коренных жителей страны тоже) ваше имя ассоциируется с реализацией самых успешных и влиятельных газетных проектов. И вот теперь вы затеяли издание толстого журнала – «Nota Bene». А почему не новая газета?

 

– Прежде всего, потому, что лишь в относительно краткий период (1990-1996 гг.) в Израиле можно было издавать прибыльную и действительно независимую газету. Прибыльную, потому что в стране уже было достаточно много русскоязычных читателей-покупателей газет, а независимую – лишь при условии, что у главного редактора была такого рода установка и статус, позволяющий ее реализовать. А я все переговоры с потенциальными издателями (будь то покойный Роберт Максвелл, профинансировавший создание газеты «Время», или ныне здравствующий владелец «Едиот ахронот» Арнон Мозес, позже оплативший издание «Вестей») начинал с вопроса о моей редакционной независимости. И опять же – независимость была накрепко связана с прибыльностью: пока ты приносишь прибыль, инвестор готов терпеть твою независимость. Хотя и далеко не всегда.

В те благословенные времена «русская» пресса находилась на обочине интересов израильской политики, что позволяла ей быть независимой. (С существенной оговоркой: я не имею в виду основной массив «русских» СМИ, которые при всякой погоде жаждут возможности кому-то продаться.) Но после выборов в кнессет в 1996 году, ситуация резко изменилась. Израильский истэблишмент обнаружил, что поведение «русского» электората существенно влияет на политический расклад в стране, а это поведение, в свою очередь, в значительной мере зависит от публикаций газеты «Вести». Хуже того: с возникновением «русской» партии ИБА, у нее появились финансовые средства, завязки во властных структурах и иные «блатные» возможности для той или иной формы давления – зачастую самого неприкрытого – на русскоязычные СМИ. После моего ухода из «Вестей» последний бастион независимости пал. И с тех пор миллионную «русскую» общину в Израиле кормят, в лучшем случае, полуправдой и умолчанием о важнейших событиях и процессах, а чаще – проплаченной дезинформацией.

ИБА, слава Богу, канула в небытие, но ее опыт работы с «русскими» СМИ был усвоен другими партиями, различными интересантами, фирмами и фирмочками. Так что сегодня всем им выгодно иметь не слишком щепетильную прессу – намного дешевле обходится реклама и можно, не таясь, заказывать нужные публикации. Именно поэтому я не вижу возможности в такой ситуации издавать поистине независимую газету. А в ином я не заинтересован… Разве что найдется такой богатый филантроп, который выделит не менее десяти миллионов долларов и при этом не будет норовить использовать газету в интересах своей партии или своего бизнеса. То бишь – филантроп, понимающий, что без независимых СМИ демократии хана, и потому готовый раскошелиться.

Кузнецов

 

– Но журнал – это не выход из положения. Ведь сегодня даже в гигантской России тиражи некогда самых популярных журналов ничтожны – в пределах 3-5 тысяч…

О тиражах – верно. Если, конечно, не иметь в виду «желтых» журналов, с картинками (я их называю чтивом для Маугли) или псевдосерьезных. Мне представляется, что в России (да и в Израиле тоже) нет места для такого журнала, как «Commentary» времен редакторства Нормана Подгореца. Когда в продаже появлялся очередной номер этого журнала тогдашний президент США Рейган начинал свой день с изучения его. Но я, наверное, не совсем ясно разъяснил свою позицию: у меня нет такой цели – влиять на умы и, следовательно, на ситуацию в стране. Я считаю, что СМИ – настоящие! – вообще не имеют право ставить перед собой такую цель – влиять. Их дело – давать максимально полную информацию и предоставлять свои страницы выразителям разных позиций. Я не хочу ни на что влиять, я всего лишь чисто эгоистически стремлюсь к собственному душевному комфорту, каковой для меня немыслим вне понятия независимости. Так что в положении редактора журнала ключевым для меня является понятие независимости, а не возможность на что-то там влиять.

И в этом плане ситуация, в которой я сейчас пребываю, оптимальна: филантроп, по собственной инициативе финансирующий издание журнала «Nota Bene», не только не вмешивается в мои редакционные дела, но и не хочет, чтобы его имя стало известным. Я, кстати говоря, не только не видел его, но даже и по телефону ни разу не общался.

Таким образом, я неожиданно обрел возможность заниматься интересным – и надеюсь, небесполезным – делом и при этом по-прежнему жить в ладу со своей совестью.

– А что представляет из себя ваш журнал? Объем, периодичность, структура, направление, принцип заказа и отбора материалов, численность сотрудников редакции?..

– Начну с конца. Журнал делают два с половиной человека. Я, Рафаил Нудельман (в относительно недавнем прошлом – главный редактор «22») и завредакцией Лена Вайштейн. В первом номере «Nota Bene» 370 страниц. Периодичность – не менее шести выпусков в год (Мы всего две с половиной недели назад напечатали первый номер, а уже почти готов к печати второй; и при этом набежало такое количество интереснейших материалов для 3-го выпуска, что безумно жаль, что они не успели во второй... (из которого нельзя изъять ничего – ибо все крайне интересно). Структура нашего издания в значительной мере повторяет устоявшуюся за неполных два века структуру традиционных российских журналов – со всеми делами. То есть – литература, публицистика, культурология, эссеистика и т.д. За исключением направления – будь то политического, эстетического, тематического, жанрового или какого-либо иного. Увы, чего нет, того нет. (См. выше – насчет отсутствия у меня намерения на что-либо влиять.) Впрочем, это не совсем точно. Направление, в известном смысле, есть. Это многоликость авторских позиций. Чем больше авторов, чем ярче их таланты, тем более многолико направление журнала. В идеале хотелось бы видеть журнал столь же многообразным - во всех смыслах, – как сама жизнь, со всеми ее нестыковками и противоречиями. Я терпеть не могу Учителей жизни, гуру, напыщенных и самодовольных носителей абсолютной истины, но с удовольствием буду их печатать – лишь бы они талантливо излагали свои позиции. То есть в качестве авторов они приемлемы, а вот в редакторы я бы их не пускал.

– В этой связи, появление в первой номере вашего журнала антипутинской статьи заставило многих воскликнуть: «А, теперь понятно, кто заказывает музыку!..»

– Вынужден разочаровать тех, кто судит обо мне по себе… Предлагаю такой эксперимент: пусть кто-нибудь напишет по-настоящему интересную, хорошо аргументированную пропутинскую статью. Мы ее с удовольствием опубликуем, а эти "знатоки жизни" пусть потом чешут в затылке… <…>. Равным образом мы никому не заказываем какую бы то ни было тему. Мы действуем иначе: выискиваем талантливых авторов и просим их «что-нибудь написать для журнала». Как правило, в ответ звучит: «А что именно? О чем?» В таком случае я, как правило, отвечаю: «О чем угодно!.. Лишь бы интересно было читать». Один потенциальный автор спросил: «А если я вздумаю на вас лично обрушиться?» «В принципе, – ответил я, – почему бы и нет? Если это будет интересно написано». И я это не для красного словца сказанул. Более того, такого рода материал сослужил бы журналу хорошую службу – хотя бы частично избавил от традиционных подозрений в тенденциозном отборе материалов.

 

– На малой израильской площадке уже толкутся несколько журналов. Вы не опасаетесь конкуренции?

 

– Когда я начал делать газету «Время» (в 1990-м году), а потом «Вести» (в 1992-м), в Израиле уже был добрый десяток других газет. Но мы тут же обошли их по тиражу, как минимум, вдвое и сделали эти газеты прибыльными – в отличие от всех прочих. Главное ведь – правильно подобрать команду, не диктовать талантливым авторам и убедить читателей в том, что твое издание – действительно, независимое. Так и в ситуации с «Nota Bene» -–помощников у меня хоть и маловато, зато каждый стоит дюжины. А конкуренция?... Я ее приемлю как нормальный, неизбежный и, в известном смысле, плодотворный фактор. Если только она честная. А то, например, издатели одного израильского «русского» журнала, впав в панику в связи с выходом «Nota Bene», качество которого на порядок выше их детища, начали кампанию давления на «своих» авторов, требуя от них не сотрудничать с нами. Экие молодцы! Да и авторы, позволяющие на себя таким образом давить, тоже хороши. Таков, увы, моральный климат в нашем богоспасаемом отечестве… Возвращаясь к вопросу о конкуренции, скажу, что в отличие от большинства издающихся в Израиле на русском языке журналов, «Nota Bene» будет распространяться и в России, и в Европе, и в США. Вообще же говоря, для меня даже Библия – конкурент. Ибо купивший Библию, может уже не раскошелиться на приобретение журнала. Что же касается финансовой окупаемости, то в наши времена это журналу, увы, не светит. Хотя пока журнал расходится довольно энергично. Только на презентации первого номера купили столько экземпляров, сколько все прочие русскоязычные журналы, вместе взятые, не продают, полагаю, за полгода.

 

Интервью взял Борис Елин

 


Еврейский интернет-клуб – (http://www.ijc.ru/iaevr148.html).

 
Также по теме:
Поденщина: Генделев в газетах
О песнях М. Генделева

 

Система Orphus