Михаил Генделев

Лена Зайдель

СФЕРИЧЕСКОЕ ЗЕРКАЛО ГЕНДЕЛЕВА

Переводы стихов, естественным образом, заставили меня предельно пристально вглядеться и в поэзию, и в поэтику Генделева. Для того чтобы услышать, как именно Генделев должен звучать на иврите, мне пришлось его поэзию и поэтику, в полном смысле слова, – прожить. А чтобы прожить, мне необходимо было определить точку отсчета. Нужно было отыскать местонахождение наблюдателя. Другими словами, найти, откуда смотрит Генделев, под каким углом, в каком предполагаемом ракурсе он устремляет свой поэтический взгляд.

Оказалось: он смотрит почти отовсюду. Кружит взглядом. Глядит из многочисленных углов и точек. И постоянно перемещает ракурс. Эта вездесущность взгляда поэта особенно остро ощутима в следующем тексте:

                                           (Из цикла «Второй дом»)

Похоже, что текст указывает не на одну однозначную ситуацию, а на несколько сразу. Выстроенные ситуации длят свое существование во времени и пространстве, словно вложенные одна в другую и приумножающие друг друга.

При первом прослушивании текста может сложиться впечатление, что речь идет о вполне представимой ситуации, где живой автор, во плоти, бродит по опустевшему дому, мысленно обращаясь к своей отсутствующей возлюбленной с несколько загадочным предложением — «переночевать по ту сторону сна». Можно также предположить, что в тексте слышен голос некой возлюбленной поэта, которая, так же как и он (или одновременно с ним) бродит по его опустевшему дому, мысленно обращаясь к нему отсутствующему либо умершему.

В-третьих, можно предположить, что автор обращается вовсе не к возлюбленной, а к своему двойнику. И оба они — и двойник, и автор — еще здесь. Еще по эту сторону сна.

Но оба они вот-вот исчезнут, пропав, — сначала «по пояс», а потом и «вовсе», — в зыбучих песках кровати, которая, конечно, никогда не остается у Генделева обычной кроватью.

Кровать Генделева всегда еще и каменная. Как и на все свои образы, на кровать Генделев взирает с обеих сторон бытия. Кровать Генделева всегда расстелена на двоих; на жизнь и на смерть; его кровать всегда — и ложе любви, и каменное надгробие.

В-четвертых (и это предположение представляется мне наиболее правдоподобным), здесь звучит единственное, что осталось в живых, — голос умершего поэта. Живой голос обращен к неживому двойнику. К мертвому дому. Ничего и никого уже нет. ... «Вовсе нет».

И теперь Генделев взирает на стены своего бывшего дома посредством потустороннего звука собственного голоса... И этот голос-взгляд, прежде всего, направлен в самый центр, вовнутрь, на самоё себя. И оттуда взгляд Генделева устремляется в зеркало:

Затем взгляд дробится, разбегается, бесконечно умножаясь в отражениях по всей сферической, зеркальной поверхности «дна» генделевского мира, которое, конечно, тоже всегда двойное и тройное, и на самом деле никогда не является дном в обычном смысле слова. У Генделева звуковые вибрации дна всегда порождают новые образы.

И — наоборот:

                                          (Из цикла «Новый Арион»)

Двойники Генделева сталкиваются, сливаются, разбиваются вдребезги о собственные отражения,всегда и до бесконечности повторяя эхом самих себя, чтобы впоследствии, очертив головокружительное сальто в воздухе, вновь возвратиться к самим себе, к центру, к автору.