Михаил Генделев

Эльвира Сосновская

ВЕЧНЫЙ ДЖИНН

Полюбивши Генделева с первого взгляда на листы «Вестей», я весь первый месяц пребывания в Израиле отдавалась созерцанию тонкого плетения слов, игре острого ума. пестроте сюжетов юмора and сатиры.

Впечатляло обилие поводов, заставлявших его приподнять кончик своего стремительного пера противу людского многогрешия. Генделева всегда было много, гораздо больше, чем два. Генделев – душка, Генделев – провидец и глашатай, Генделев – парадоксов друг! Ах-ах. Генделев...

Но любовь, как поется, ни­когда не бывает без грусти. «Письмо нерусского путешественника»» (5.05.94) неожиданно пошатнуло устои безоглядного доверия: в самом ли деле все. что остроумно, – истинно? Что, если одно с другим не совпадает – то бишь истинное и остроум­ное, где тогда острота, позволь­те, ума? И не заглатываем ли мы в облатке сугубо полезного для здоровья юмора некоторой лозы отравного зелья? Генделев мне мил, но истина дороже!

…Тема еврея а русской культуре затерта до дыр и давно решена в умозрительной сфере в двух взаимоисключающих ва­риантах. Одни отвергают саму возможность трансплантации еврейского ума и таланта в рус­скую культуру – и, конечно, на­ходят этому доказательства. Другие, двигаясь в обратном направлении, приходят к про­тивоположному выводу, Не убоявшись этого богатого лите­ратурного наследия, автор «Письма» смело поднял тяжелую ношу на плечи и, пронеся несколько шагов, уронил, про­возгласивши: не дано еврею стать человеком русской куль­туры!

Оказывается, ему случай та­кой выпал: довелось полюбоваться крестным ходом, на который вышел нынешний рос­сийский бомонд – духовенство, казачество и офицерство с примкнувшими к ним банкира­ми и финансистами. И тут вне­запно наш «нерусский путеше­ственник» (но, заметим, рус­ский писатель) почувствовал чуждость, неестественность своего присутствия в русской культуре вообще. Свое само­званство и неподлинность: «Безусловным представилось мне: я присутствую при чуждом и инокультурном действии. Ак­сиомой представилось мне: ре­лигия и религиозное сознание не условная и необязательная часть культуры, но базисная, фундаментальная, невычленяемая. Быть человеком русской культуры – быть православным. Иного не дано, иное – быть зе­вакой при русской культуре».

В этой кульминационной точке «Письма» юмор and сати­ра уступили место аксиоматической твердости постулата. Отбросим и мы шутки в сторо­ну, господа, и склоним голову над чеканными строками.

«Не замечаете ли вы, госпо­да, что о воздухе пахнет чем-то?» Любой человек вправе для себя решить вопрос о своей идентификации в русской (или всякой другой) культуре. Но безоговорочное «не дано!», ис­торгнутое даже соседом по на­циональной квартире, как тихая улыбочка «своего» над притязаниями «чужого», задевает потаенные чувствительные струны.

Но это, простите, – лириче­ское, важнее, конечно, факти­ческое. Возникают вопросы по существу. Если в русскую куль­туру есть вход только через православие, то за воротами ос­танутся все культурные ценно­сти. Созданные талантами мно­гонациональной России, как и всеми русскими атеистами. Вряд ли это хотел сказать ав­тор, поэтому позвольте усом­ниться, что именно крестный ход подтолкнул его к столь ре­шительному выводу. Любопыт­но, что выводы автора один к одному совпадают с модной ны­не установкой на отождествле­ние культуры с религиозно­стью. (Кстати, не более чем вы­вернутый наизнанку больше­вистский тезис, полностью ис­ключающий религию из сферы культуры. «Опиум для народа» – и только.)

Но есть совпадений еще ме­нее приятное: утверждение чуждости еврея русской куль­туре давно принадлежит ан­тисемитам-«интеллектуалам», шафаревичам разного калибра и окраса. При полной невоз­можности опровергнуть огром­ный вклад в русскую и – еще более широко – российскую куль­туру «лиц еврейской нацио­нальности» (ну разве не обяза­ны многие народы бывшего Со­юза созданием своих танце­вальных ансамблей и сохране­нием традиций национального танца Игорю Моисееву!), – при полной, повторяю, невозмож­ности сделать это, гораздо про­ще постулировать изначальную вредоносность такого соуча­стия, его гибельность для хру­стально чистых русских нацио­нальных истоков и корней!

До недавних пор болезнен­ные комплексы русского еврея более всего поддерживались официальной дискриминацион­ной практикой. Для него самого по большей части вопроса тут не было – он сделал свой выбор в пользу русской культуры, тем более что в ней есть что любить и чему поклоняться (хотя, ко­нечно, на донышке всегда оста­вался трепет в отношении к свосму, еврейскому). И потому самую прекрасную песню о рус­ском поле создал русский еврей и «вечный покой» одинокой церквушки сумел передать опять же он.

Всем этим русским евреям наш «нерусский путешествен­ник» подставляет зеркало и просит убедиться, взглянув на свои неправославные физионо­мии, в своей чуждости и незаконорожденности, в своем поло­жении зевак при русской куль­туре. Расчудесно!

Ах, это горько-сладкое и бездонное ощущение своего национального! Оно дарует счастливый миг одним только звуком родной мелодии, одним взгля­дом на самый мелкий камешек, если он согрет историей твоего народа. Оно животворно и мо­гущественно своей объединяю­щей силой, национальное чув­ство не покидает своего обита­лища, пока не будет востребо­вано обстоятельствами. Выры­ваясь на свободу, джинн спосо­бен творить не только добро, но и зло, не только созидать, но и разрушать. Все зависит от воли хозяина кувшина, от его целей, интересов, нравственной стой­кости, а также от господствую­щих идей и идеалов времени, от установок массового сознания. Потому что любовь к своему со­племеннику генетически зако­дирована, как любовь к родите­лям, тогда как терпимость к «чужому» прививается культу­рой.

Сегодня массовое сознание ориентировано на националь­ные ценности. Пока наука, медленно поспешая, накапливает свои истины, потоки массового сознания быстро меняют свои русла и даже нередко текут вспять. Рукой подать до времен воинствующих безбожников – и вот уже мало-мальски чувстви­тельная к модным веяниям на­тура спешит поведать миру о своей причастности к религиоз­ному. Больше ста лет расширя­ла на планете свои пределы идея интернационализма, и ес­ли сказать по правде, то несть числа добрым ее делам и даже подвигам. Но и ей оказалось суждено в одночасье лишиться толпы своих фанатов, само сло­во стало как бы постыдным в употреблении! Другое дело, что сделано было все возможное, дабы идею эту дискредитиро­вать, о чем мы все хорошо зна­ем.

Под гул речей о дружбе на­родов разгорелась, как пожар во время тайфуна, дремавшая в душах людей потребность в ре­абилитации национального чувства. И на смену старым идеям пришла новая – национа­лизм, возвеличенный в ранг высшей ценности.

Чувствуя некоторую нелов­кость и сознавая непопуляр­ность слова, возглашатели и сторонники стелют к нему при­лагательные: либеральный, де­мократический, социалистиче­ский и прочий национализм. Слышен зов к служению «наци­ональной идее», благоразумно не обозначенной в своем конк­ретном смысле...

Сегодня мир расползается, как старая тряпка, он не в силах преодолеть национальные противостояния. Застарелые обиды, ненасытное тщеславие ли­деров, реальные проблемы со­хранения национальных куль­тур и сбережения национально­го достоинства – все смешалось в этом противостоянии. Джинн, который может творить добро, все чаще служит злу насилия, мести, разрушению человече­ских связей.

У понятия «национальная культура» народились мутан­ты-детки – идеи о полной несовместимости национальных культур, о необходимости отго­раживаться от «чуждого» влия­ния, oт самих «чужаков» – по крови, фамилии, духу; о невоз­можности для «чужого» при­нять «нашу» культуру. Недавно мы услышали нечто и вовсе но­вое: объявление «войны куль­тур». Призрак нацизма, хвата­ющегося за пистолет при слове «культура», начал бродить по Европе и даже России, унюхав разброд в человецех и народах. И вот из кипения этой пены вы­ныривает голова интеллектуала с аксиомой «не дано!» в зубах!..

Нельзя, конечно, не видеть действительной сложности на­циональных проблем. Но гип­ноз национального затмевает сейчас само представление о культуре, которая являет собою координацию людей, народов, национальных начал. Это объе­диняющее начало культуры – универсально, различаются лишь бесчисленные тропы, ве­дущие к синтезу, например искусство, литература, религия, которые у каждого народа при­нимают свои обличья. Вот поче­му культура не может разъеди­нять и разгораживать народы. Если она и самом деле – культу­ра. Это хорошо знал гималай­ский мудрец, звавший народы к миру через сбережение и овла­дение культурой, – Николай Ре­рих.

А на прощанье я скажу, что осталась при тайном сомнении и надежде: не явился ли джинн просто так, ради красного слов­ца и эпатажа публики? Потому что я все еще хотела бы обожать Генделева.