Михаил Генделев

Л. Луцкий

ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ЛЬЕ ПОД БАЛДОЙ

Я изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи.

(К. Бальмонт, М. Генделев)

Александр Сергеевич Пушкин, в сущности, был глубоко несчастным человеком. Родного амхарского он не знал и, живя в изгнании, сиречь в галуте, вынужден был общаться с жидо­масонами – Дельвигом, Кюхельбекером и Бенкендорфом.

По утверждению Генделева, «“питомец неги праздной, потомок негров безобразных” нетвер­до знал, где ефиопцы живут... не очень представляя, кто они такие».

В Аддис-Абебе Генделев с Пушкиным не бывали, не довелось. Зато доподлинно известно, что столицу Абиссинии посетили К. Бальмонт, Н. Гумилев и В. Нарбут.  

Странное, весьма странное лирическое введение от «друга степей» до серебряного века с ретроспективным обзором русско-эфиопских отношений предлагает Михаил Генделев в про­граммной статье «Бесплатных обедов не быва­ет, или разговор с эфиопами о поэзии» («Окна», 4 марта 1993 года).

Зачем понадобилось нашему «русскоязычно­му классику», автору «ненаписанной книги див­ных стихов» (?!) тревожить бренные останки ве­ликих?

Очевидно, в святой борьбе со «сволочной прессой» (газетой «Время») и тени усопших помогают. 

А может быть, Генделев в порыве самоуничижения объявил себя пресловутым «социаль­ным случаем» и решил улучшить жилищные условия?

Бедняга так и «не успел получить Нобелевскую премию, медаль за красоту и дрессировку».

(Судя по вернисажу в последних «Вестях», – безусловно хорош: роскошный экстерьер, может быть, нижняя челюсть чуть-чуть подгу­ляла – легковата.)

И, дабы откреститься от одиозных «Сидорова-Каца», «гражданина Меламеда» и «мадам Рабинович с дочкой Розочкой», которые вовсе не слепоглухонемые, не беременные, а с наклад­ными животами, и даже «не болеют трахомой, не валяются на гандарской помойке в пеллаг­ре», он готов также откреститься и от языка страны исхода, а тем паче от ее литературы.

«И не предлагайте мне Русскую Великую – не возьму. Не хочу подержанных литератур:

Дивные стихи. А еще – как парафраз ваших, Михаил, чудных строк, посвященных (в свое время) Л. Герштейн, я бы добавил:

Что ж, маленькому кораблю – маленькое плаванье!    

Томный, «переживший свои желанья, по крайней мере, подавляющую мою (читай – Генделева) психику часть», вдруг обрушивает он флюиды ненависти на своих бывших соотечественников.  

Эх, попадись Генделеву акция «Времени» в ту пору, когда он, сиротка, писал об отключенном электричестве, неоплаченных счетах и из глубокой нужды взывал к читателю.

Теперь, отрабатывая кошерный харч в «Вес­тях», он готов спустить всех собак на эту нена­вистную алию. Уплочено. И не корысти ради, а токмо волею пославшего мя (его) редактора, летит Мишаня в караван к эфиопам, находит Йоси и давит из читателя слезу пополам «с трахомой, пеллагрой, скоротечной чахоткой и глистными инвазиями».

Почему у вас, г-н Генделев, нашлось в лекси­коне «крутое амхарское ругательство», а проблемы бывших соотечественников собкора «Вестей» по караванам волнуют, как прошлогод­ний снег на Хермоне? Почему не нашлось вре­мени проинспектировать «русские» караваны? «Я не собирался, – пишет автор “дивных стихов”, – делать репортаж о быте в караванах и не собираюсь репортировать и рапортовать о замеченных недостатках абсорбции». Правильно, потому что господин Кузнецов подобные репортажи не собирается оплачивать.

Знаете, Миша, у меня есть знакомая семья пенсионеров – бывших учителей презираемой вами русской словесности, – умудрившихся привезти огромную библиотеку по серебряному веку. Так вот, за дерьмовую квартиру в Тель-Авиве им приходится платить 400 долларов (умножьте на 3), а пособие, как известно, – 625 шекелей. Остальное приходится доплачивать из скромной пенсии. На «сволочную прессу» им не хватает, поэтому читают исключительно пре­зираемую вами классику. Правда, они не боль­ны трахомой, пеллагрой и интереса для вас не представляют.

«...Знаете ли вы, почему девушки родом из деревеньки под Хадамом не идут в проститут­ки?» – патетически вопрошает наш русскоязычный претендент на Нобелевскую премию. И, «получив справочку у “мумхе” из массажного кабинета – на чистом русском языку», отвечает: «Черных не берут. Клиенты, понимаете ли, ими брезгуют».

А нашими девочками, вишь, нет.

Поэтому Генделев видит для «Розочки, ходившей в музыкальную школу по классу баяна», отличные перспективы. Ну, ему, как отцу «двух взрослых дочерей», виднее. Бога-то побойтесь. Иногда мне кажется, что от «постоянного состояния двадцать тысяч лье под балдой» и «главного закона веселого праздника Пурим – выпить вина, чтобы не отличать Аммана от Мордехая и Эстер», от неизбежных при этом «галлюцинаций в зеркале», а может быть, пото­му, что в городе Ноя Вологодской области будущему классику амхарской литературы в свое время «дали в рог», Михаил Генделев по-своему преломляет окружающий его мир. А возможно, из бухгалтерии «Вестей» в канун славного праздника Пурим он действительно видится по-другому.

«А дальше – темнота. С редкими искорками разума». От себя добавим – очень редкими.