Михаил Генделев

Анри Волохонский

О НОВОЙ КНИГЕ

В русской ойнумене сейчас можно найти не менее, чем тридцать поэтов, достойных этого имени. Имен я не перечисляю, чтобы не навязывать своих симпатий и антипатий, да и неприлично мне это, затем что сам принадлежу к цеху. Между тем наша естественная связь с публикой была прервана лет сорок тому назад, и нынешняя критика мало чего делает, чтобы помочь эту связь восстановить и тем выполнить свой честный долг. Единственная, попавшаяся мне на глаза внешне квалифицированная работа о творчестве нашего современника, оказалась проникнута настолько очевидным недоброжелательством к личности поэта, что все профессиональные качества разбора оказались извращены и послужили неправде. В других случаях я видея случайные списки имен с поверхностными характеристиками, или, хуже, – развязное похлопывание по плечу талантливого молодого человека, или – что совсем уже никуда не годится – изображение собственных предрассудков в качестве велений эстетики. Не говорю о попытках идеологической критики за их полнейшим недостоинством.

Демократизация читающего и пишущего сословия, начавшаяся около полутора веков тому назад и резко усилившаяся в тридцатые годы, приобрела аспекты, на которых я хочу здесь остановиться. Публика принялась дерзить поэту – возник этакий пафос непонимания. Прежде стеснялись «не понимать», теперь – выставляются с непониманием, словно это орден. Основы непонимания от века суть невежество и лень – качества, по определению, демократические. В том, что они непонятливые лентяи, виноваты сами лентяи, с лодырями нечего и разговаривать. Сложнее с невежеством.

По историческим причинам, сложилось уродливое представление читающей публики о том, «что такое стихи», представление, не соответствующее реальности стиха в творчестве значительных поэтов нашего времени.

До нынешнего читателя дошла классика XIХ века в виде четверостишия, очерченного простым метром и мелкой точной рифмой. На эту форму навешена идущая от декадентской поэзии и через уцелевших акмеистов достигшая наших дней интонация неудовольствия и грусть. К сему привит с передвижнических времен выродившийся гуманистический предрассудок о самоценности бытописательства, то ли непосредственного, то ли интравертированного в область жизни конкретной души. И вот мы получаем ритмический насморк интересничающего полового, как эталон стиха в в публичном сознании. Все, что вне зтого, вообще говоря, может быть «не понято».

О тем, что «непонятная поэзия» существует, публика, впрочем, глухо осведомлена. Где-то произносилось: «поэт для поэтов», «право на поиск», что-то о рифмах, из конструктивистов и т. п. Но творчество двух значительнейших групп поэтов первой половины XX века – футуристов и обериутов не повлияло на среднее представление о стихе. Достижения несколько более счастливых акмеистов, работавших скорее с чувственной структурой образа, чем, собственно, со стихом, также не вошли в массовое сознание, оно остановилось где-то вокруг С. Я. Надсона. С тех пор прошло сто лет.

Два поколенья поэтов второе половины ХX века, ныне пишущих и начинавших в условиях прерванной традиции – сейчас уже ясно видно – сумели ее восстановить. Современная великая русская поэзия существует. Ее формы небывало разнообразны, смысл их еще предстоит осознать и будущее им угадывать вряд стоит. Никакие культурфилософские общие места не могут лишить этот факт значения. Так, приходится слышать, что расцвет поэзии – признак зачаточного состояния культуры. Какая чушь! то признак живого состояния языка и духовного напряжения тех, кто на нем изъясняется. Так может быть и в варварском, и в культурном обществе. Вот, отсутствие поэзии – должно настораживать, как симптом омертвения.

Долг критики – помочь восстановить связь поэзии с массовым сознанием, для чего требуется, прежде всего, понимание объекта критики, элементарная осведомленность, а еще – и это едва ли не столь же важно – благожелательное отношение. <...> Говоря откровенно, я сомневаюсь в способности критики этот долг исполнить как по естественным, так и по нравственным причинам. Поэтому я и взялся написать предыдущие страницы об общем положении вещей и последующие несколько строк о новой книге поэта.

Рекомендуя читателю книгу М. Генделева (фамилию автора можно прочитать на титульном листе, на обложке ее почему-то нет), я не чувствую себя вправе холодно анализировать усилия товарища по цеху, я хочу только обратить внимание на одну формальную тонкость в его творчестве.

Так называемая «проблема ямба», то есть «правильного» или «классического» стиха возникла по причине провоцируемого этой формой грамматического и интонационного однообразия. Не все интонации живой речи укладываются в классический строй стиха. Именно поэтому, я полагаю, многие поэты деформируют строку, метр, ритм, рифму, грамматику, пунктуацию и прочее внешние признаки того стиха, который стал считаться нормативным в прошлом веке. Другие пытаются увеличить ритмический период и строить более широкие и сложные ритмические фигуры, надеясь этой сетью поймать вечно ускользающую птицу истинной речи. М. Генделѳв среди них. Его задача трудна. Не могу не заметить, что качество издания, изобилие опечаток, даже пропусков строк и самое расположение текста на странице не помогают читателю понять непростые умыслы сочинителя. Но это – не самое главное. Важно явление нового поэта в нашем бытии.

О прочем старайтесь судить сами.

Тивериада, 3 июля 1979 г.