Исследования

Михаил Вайскопф 

ПОСЛЕСЛОВИЕ К КНИГЕ «ВЕЛИКОЕ РУССКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ»

 

Я близко знаком с Генделевым уже 15 лет и долго был его соседом в иерусалимском квартале Неве-Яаков. Могу, стало быть, подтвердить эмоциональную точность его иерусалимских зарисовок, данных в куда более суровом и серьезном колорите, чем все петербургские части книги. Но это различие в поэтике описаний – только проекция другого, фундаментального разлада.

Генделев, воплотившийся на сей раз в качестве прозаика, – это прежде всего замечательный поэт, сегодня один из лучших. Удивительным образом он умудрился как-то утрировать в себе обе канонические стороны поэтической личности – и «аполлоническую», сумрачно-торжественную, и «ничтожную», неприкаянно-бытовую. Силой творческого заклятия поэт Генделев, пишущий о Ливанской войне как метафоре бытия, может собирать себя из кусков земного, всечеловеческого праха, заново воссоединяя распавшееся Я:

 

Взят череп в шлем
в ремни и пряжки челюсть
язык
взят
в рот
тьма
тьма и есть
покуда смотришь через,
а не наоборот

                                          (Из цикла «Война в саду»)

 

Ты глина от глин Междуречья
под клинопись новых таблиц


                                      (Из цикла «Вавилон»)

 

Но «Мишка Генделев», командировавший своего двойника-фанфарона на российскую землю, рассыпается мозаикой каламбуров, выполняющих однако довольно сложную – не только стилистическую, но и сюжетную – функцию, созвучную житейскому складу автора. Его повседневное существо назойливо хаотично, и потому гротескное «Великое русское путешествие» – книга, если угодно, чрезвычайно «реалистическая».

Реального Генделева в Америке ограбили, причем как-то хрестоматийно, по газетно-киношным клише, а в Румынии, после честно уплаченных взяток бесчисленными бранзулетками, – дочиста обокрали. Зато в Монте-Карло ему повезло – он выиграл 800 франков в рулетку и купил на радостях дивный белый костюм и белые туфли. Сверкая этим великолепием, он отправился в Венецию – и тут же свалился в самый поэтический из ее каналов, откуда вылез, щедро расписанный леопардовыми разводами солярки.

Его долги за квартиру и хронические недоимки иерусалимскому муниципалитету (кстати, очень покладистому учреждению), несмотря на гуманные скидки, достигли астрономических чисел. Он до сих пор толком так и не освоил иврита, которым изобилует его книга (отсюда, между прочим, и некоторые ошибки в его переводах; скажем, «магад» – это вовсе не командир полка, а всего лишь комбат, и, соответственно, следует читать не «полковой», а батальонный врач).

Однако пошлые житейские обстоятельства – только шлак, отработанные породы его поэзии, переплавляющей бытовые неурядицы в жесткий и напряженный пафос. В «Путешествии» же Генделев сумел переплавить в прозу и весь этот побочный материал его поэтической работы, осмыслив и облагородив быт комизмом.

Переселившись в 70-е годы в Израиль, Генделев очутился в социо-культурной ситуации, общей для всего нашего поколения. Тогда это была загробная жизнь – вне языка, без укорененности в еврейской духовной традиции, в израильской среде, – и требовалось ее обживать, «утепляя» своим дыханием новую страну. Всякая молодая культура – а наша израильская русскоязычная культура была именно такой – начинается с поэзии, несущей в себе спасительный заряд упоенного мифотворчества. Генделев превосходно выполнил эту литературно-мифологическую миссию, проистекавшую из внутренних побуждений. Но теперь, с годами, когда к нему пришло признание, а быт стал, наконец, принимать гораздо более комфортабельные формы, он, повинуясь традиции, решил перейти к прозе. И вот то, что в его поэзии было ошеломляющим соединением полярных смыслов, их динамическим взаимопроникновением, в прозе осталось каламбуром как сниженным, земным продолжением все той же попытки согреть и очеловечить этот мир, дружески связав разные его реалии. Его заезд в Россию – минутное возвращение души в прежнее, покинутое ею тело – в тело детства, магически оживленное пассами смеха, арлекиньей свадьбой языков и культур. В этой курьезной встрече таится для него глубокий сотериологический смысл, в свете которого ошарашенный герой, мечущийся с трехлитровой банкой по родному городу в поисках писсуара, предстает паломником, взыскующим спасения, а сама банка, в которую он наконец счастливо мочится, – обретенной чашей святого Грааля. Ибо радостный ребяческий физиологизм, которым насыщена эта смешная книга, – самое убедительное доказательство того, что возвращение действительно состоялось.

 

Иерусалим

 

 


Впервые в книге М. Генделева «Великое русское путешествие» (1993).


 

Система Orphus