Интервью

«ПОЭТ – ЭТО ОСОБЫЙ СПОСОБ ДУМАТЬ»

 

 

Недавно таллиннские любители поэзии имели возможность встретиться с израильским поэтом Михаилом Генделевым. Ле­нинградец, он уехал в Израиль в 1977 году. Уехал потому, что. как говорит он сам, его не устраивало, как складывалась его жизнь в Советском Союзе. Он не хотел проживать не свою жизнь человека, в конце концов, хотел жить на Родине.

 

 

– Вы говорите о Родине. А что такое Родина для че­ловека, который выражает се­бя через язык? – С этого во­проса начала интервью г Ми­хаилом Генделевым наш корреспондент И. Алеходжина.

 

– Хайдеггер как-то сказал, что язык – дом бытия. Поэт, с моей точки зрения, это преж­де всего особый способ ду­мать. Язык? Язык для меня форма, язык для меня материал. Я бы не стал подменять им некое божество. Язык – это много, но язык – это не все. Я бы не сказал, что моя родина – это русский язык. Далее, я считаю, что тот праздник языка, который есть поэзия, еще не оп­ределяет представления о поэте. Мне достаточно часто задают вопрос: как может поэт писать на одном языке, а жить в аквариуме другого? Я не знаю... Конечно, когда вокруг другая грамматика тан­цует, это позволяет относиться к тому, как ты пишешь, как ты позволяешь передвигать­ся словам, заполнять им ка­кие-то извивы мысли... вот, когда это происходит в такой ситуации, тем не менее твоя собственная жизнь, жизнь как экзистенция... становится более явственной, более четкой, бо­лее конкретной.

 

– Вы чувствуете себя силь­нее, увереннее в еврейском ландшафте? Когда я читаю Ветхий Завет, я как будто узнаю этих героев, как будто я их уже знаю...

 

– Это хорошее понятие «ев­рейский ландшафт», но совер­шенно не подходящее к Израилю, потому что ландшафт-то израильский. Что касается ев­рейского ландшафта, то в нем я как раз чувствую себя до­вольно неуютно. У меня была тетушка. которая очень люби­ла повторять: «Котлеты от­дельно – мухи отдельно». Литература и жизнь, несомненно, явления не одного по­рядка. Места их встреч быва­ют весьма неожиданными.

 

– Ну, а для кого в таком случае пишет поэт? С кем он разговаривает? Сам с собой... или хотя бы для кого-то од­ного в мире?

 

– Я думаю, вы ответили на вопрос, задав его. И все-таки я пишу, потому что испытываю глубочайшую уверенность в том, что кроме меня этого никто бы не сделал. Хотя тот тип поэзии, которым я занимаюсь. по крайней мере может допустить то обстоятельство, что читателя не бу­дет. Я не очень уверен в том, что мой читатель – это мой современник.

Для читателя точкой вхо­ждения в стих может быть самое неожиданное место, самый неожиданный участок стиха. Что же касается со­участия читателя, это уже дело самого читателя. Я при­вык не обращать внимания на читателя.

 

– В таком случае вы ори­ентируетесь на какого-то писателя? Кто ваш любимый писатель и за что вы его любите?

 

– Одно из самых сильных потрясений моей жизни... это было 8 лет назад, нет, 7 лет назад я столнѵлся с невероят­ной литературной фигурой, не­вероятной по масштабу своему... Началось все с крохотного заказа на перевод некоего средневекового поэта… Это гнениальный еврейский поэт раннего средневековья… Мавританская Испания… Шломо Ибн-Гвироль или Габироль… Поэт-философ, подвижник, ос­нователь демонологии и ангелологии, если можно так ска­зать. На авторитет . которого ссылалось практически все средневековое просвещение. Фома Аквинский, Джордано Бруно. Фигура невероятная. Дантовского масштаба. Потря­сающая. Меряю ли я себя та­кого типа мерками? По край­ней мере, меня не устраивает большинство современных мне коллег, и, может быть, это обстоятельство и составляет удовольствие поэта жить в стране другого языка и другой литературы.

 

– А как вы себя с ним иден­тифицируете? Что общего вы находите между собой?

 

– Ну, род занятий. Сущест­вование на другом языке (ив­рит не был разговорным языком для Шломо, он жил в аквариуме арабского языка). Возраст. Независимость. Не­кие интонации, которым я у него научился.

 

– А каково в таком случае место поэта в обществе? По моим представлениям, поэт, чтобы раскрыть себя, должен чувствовать себя ком­фортно. Ну вот, так, как Овидий жил во времена Ав­густа. Комфортно и в своем цеху... Чтобы максимально себя раскрыть..

 

– Ну, позволю себе напом­нить о печальном финале жизни Овидия... Несколько моих литературных знакомых с удо­вольствием ставят себя в по­зицию Овидия, топающего по молдаванской степи. Я думаю, что обстоятельства реальной жизни поэта имеют малое отно­шение к его творчеству в пря­мом понимании этого слова. Место поэта в обществе? Поэт существует в двух пространствах – и в первую очередь в пространстве лигературы, в пространстве культуры… Поэт в обществе... Oн может быть законопослушным или, наобо­рот, диссидентом, протестан­том... Он может быть кем угодно... Он может быть вором, а может быть приличным господином, вплоть до премь­ер-министра. Дело в том, что поэт – фигура иногда даже не вмещающаяся в общество. Представления общества о поэте и поэта об обществе – это категории временные, нет никакого абсолютного представ­лении о поэте. Я просто думаю, что чем отдельнее поэт от об­щества, чем обособленнее от так называемою общества, тем больше пространства для маневра.

 

– В таком случае, в чем смысл для поэта уезжать из одной страны в другую, если в принципе он везде одинок? Как Цветаева, помните, сказа­ла: «Мне безразлично на каком непонимаемой быть встреч­ным»?

 

– Смысла, наверное, ника­кого... Но у поэта, как у ма­ленькой державы, обязательно должны быть механизмы обо­роны. Мне, например, не нра­вится ситуация, когда из поэ­та выпускают кишки. В России. как известно, любят повторять евтушенковскую строчку: «Поэт в России боль­ше, чем поэт». Мне не нравится эта строка, вернее, мне не нравится ситуация, при кото­рой она верна... Поэт не боль­ше, чем поэт – поэт ровно поэт...

 

– Что это значит?

 

– Это значит, что страна, которая требует от поэта, что­бы поэт был публицистом, мэтром, гуру, или общество, которое вынуждает поэта представлять эти ипостаси собственной личности, неспра­ведливо. Задача поэта есть жизнь и участие в поэзии. Социальные обязанности поэта есть вопрос абсолютной его добровольности. А некоторая перегруженность представлений о поэте оборачивается пре­тензией к поэту, оборачивает­ся дефицитом его поэзии. Бы­вают поэты-лирики, бывают поэты-эпики, бывают поэты- сатирики. Но это, в принципе, только прилагательные к пред­ставлению о поэте. И право его выбора.

 

– Вы говорили о том, что сейчас нормальна та культура, которая возникает на стыке двух культур, в результате чего происходит взаимообога­щение их. Расскажите об этом подробнее.

 

– Герметично культура мо­жет существовать только ис­кусственно. Культурные, компаративные отношения, меж­культурные связи – это нор­ма нашей цивилизации. Литература, замкнутая сама на себя, даже если она склады­вается многомиллионными этносами, все равно неполно­ценна, и попытка сведения кѵльтуры, культурных пространств в одно в рамках стра­ны, империи с замкнутыми границами, с утвержденными добродетелями все равно при­водит к кризису. И вообще это вещь просто невозможная... когда общество оторвано от ценностей общемировых, когда даже писатели (я не говорю о читателях) не пред­ставляют себе, что делают их коллеги – это возмутительная ситуация..

 

– Это просто очень несчаст­ливая ситуация...

 

– Это возмутительная си­туация. И ни о какой само­бытности в данной ситуации говорить не приходится. Это ситуация позорная. Одно из самых высоких прав человека – это право на информацию Одно из самых высоких прав писателя – это право на культурную информацию.

 

– А в Израиле это право осуществляется, да?

 

– Я не знаю стран... Мне не приходилось жить в Лаосе, мне никогда не приходилось жить в Танганьике, но я не знаю других таких стран в мире, где литература могла быть запрещена. Израиль? Из­раиль нормальное государство.

 

– Расскажите о себе. О том. как вам живется в Израиле, как вы чувствуете себя там.

 

– Чувствую я себя там раз­нообразно. Жилось мне в Из­раиле тяжело. И иногда и сейчас живется тяжело. Я счаст­лив тем обстоятельством, что я живу у себя дома. О себе рассказывать? Ну, родился в 50-м году. В Ленинграде. В семье служащих. Единственный сын. Закончил медицинский институт. Стихи пишу лет с 18, 12 лет назад приехал в Израиль. Пережил шок при­езда. Работал врачом в боль­нице. Издал три книги стихов в Израиле. Четвертая книга выйдет в конце этого года. Заканчиваю роман о путешест­вии в Советский Союз. Я пол­тора года назад был в Совет­ском Союзе, к маме с папой в гости ездил. Называется «Ве­ликое русское путешествие» Первая его часть напечатана в журнале «22». Его уже пе­реводят на несколько языков.

 

– А в Советском Союзе роман будет издан?

 

– «Радуга», например, со­бирается печатать несколько глав. Написал несколько литера­турных эссе. Переводил. Переводил средневековую поэзию.

 

– Вы считаете себя еврей­ским поэтом?

 

– Нет, я не считаю себя ни еврейским поэтом, ни русским поэтом, я считаю себя израильским поэтом.

 

– А что входит в это по­нятие?

 

– Как я уже говорил, поэт – это особый способ видения. И по этому способу я поэт израильский.

 

 


Хашахар-Рассвет (Таллинн). 1989. № 19 (20). 30 декабря.

 

 

Система Orphus