Интервью «ПОЭТ – ЭТО ОСОБЫЙ СПОСОБ ДУМАТЬ» (1989)
Недавно таллиннские любители поэзии имели возможность встретиться с израильским поэтом Михаилом Генделевым. Ленинградец, он уехал в Израиль в 1977 году. Уехал потому, что. как говорит он сам, его не устраивало, как складывалась его жизнь в Советском Союзе. Он не хотел проживать не свою жизнь человека, в конце концов, хотел жить на Родине.
– Вы говорите о Родине. А что такое Родина для человека, который выражает себя через язык? – С этого вопроса начала интервью г Михаилом Генделевым наш корреспондент И. Алеходжина.
– Хайдеггер как-то сказал, что язык – дом бытия. Поэт, с моей точки зрения, это прежде всего особый способ думать. Язык? Язык для меня форма, язык для меня материал. Я бы не стал подменять им некое божество. Язык – это много, но язык – это не все. Я бы не сказал, что моя родина – это русский язык. Далее, я считаю, что тот праздник языка, который есть поэзия, еще не определяет представления о поэте. Мне достаточно часто задают вопрос: как может поэт писать на одном языке, а жить в аквариуме другого? Я не знаю... Конечно, когда вокруг другая грамматика танцует, это позволяет относиться к тому, как ты пишешь, как ты позволяешь передвигаться словам, заполнять им какие-то извивы мысли... вот, когда это происходит в такой ситуации, тем не менее твоя собственная жизнь, жизнь как экзистенция... становится более явственной, более четкой, более конкретной.
– Вы чувствуете себя сильнее, увереннее в еврейском ландшафте? Когда я читаю Ветхий Завет, я как будто узнаю этих героев, как будто я их уже знаю...
– Это хорошее понятие «еврейский ландшафт», но совершенно не подходящее к Израилю, потому что ландшафт-то израильский. Что касается еврейского ландшафта, то в нем я как раз чувствую себя довольно неуютно. У меня была тетушка. которая очень любила повторять: «Котлеты отдельно – мухи отдельно». Литература и жизнь, несомненно, явления не одного порядка. Места их встреч бывают весьма неожиданными.
– Ну, а для кого в таком случае пишет поэт? С кем он разговаривает? Сам с собой... или хотя бы для кого-то одного в мире?
– Я думаю, вы ответили на вопрос, задав его. И все-таки я пишу, потому что испытываю глубочайшую уверенность в том, что кроме меня этого никто бы не сделал. Хотя тот тип поэзии, которым я занимаюсь. по крайней мере может допустить то обстоятельство, что читателя не будет. Я не очень уверен в том, что мой читатель – это мой современник.
Для читателя точкой вхождения в стих может быть самое неожиданное место, самый неожиданный участок стиха. Что же касается соучастия читателя, это уже дело самого читателя. Я привык не обращать внимания на читателя.
– В таком случае вы ориентируетесь на какого-то писателя? Кто ваш любимый писатель и за что вы его любите?
– Одно из самых сильных потрясений моей жизни... это было 8 лет назад, нет, 7 лет назад я столнѵлся с невероятной литературной фигурой, невероятной по масштабу своему... Началось все с крохотного заказа на перевод некоего средневекового поэта… Это гнениальный еврейский поэт раннего средневековья… Мавританская Испания… Шломо Ибн-Гвироль или Габироль… Поэт-философ, подвижник, основатель демонологии и ангелологии, если можно так сказать. На авторитет . которого ссылалось практически все средневековое просвещение. Фома Аквинский, Джордано Бруно. Фигура невероятная. Дантовского масштаба. Потрясающая. Меряю ли я себя такого типа мерками? По крайней мере, меня не устраивает большинство современных мне коллег, и, может быть, это обстоятельство и составляет удовольствие поэта жить в стране другого языка и другой литературы.
– А как вы себя с ним идентифицируете? Что общего вы находите между собой?
– Ну, род занятий. Существование на другом языке (иврит не был разговорным языком для Шломо, он жил в аквариуме арабского языка). Возраст. Независимость. Некие интонации, которым я у него научился.
– А каково в таком случае место поэта в обществе? По моим представлениям, поэт, чтобы раскрыть себя, должен чувствовать себя комфортно. Ну вот, так, как Овидий жил во времена Августа. Комфортно и в своем цеху... Чтобы максимально себя раскрыть..
– Ну, позволю себе напомнить о печальном финале жизни Овидия... Несколько моих литературных знакомых с удовольствием ставят себя в позицию Овидия, топающего по молдаванской степи. Я думаю, что обстоятельства реальной жизни поэта имеют малое отношение к его творчеству в прямом понимании этого слова. Место поэта в обществе? Поэт существует в двух пространствах – и в первую очередь в пространстве лигературы, в пространстве культуры… Поэт в обществе... Oн может быть законопослушным или, наоборот, диссидентом, протестантом... Он может быть кем угодно... Он может быть вором, а может быть приличным господином, вплоть до премьер-министра. Дело в том, что поэт – фигура иногда даже не вмещающаяся в общество. Представления общества о поэте и поэта об обществе – это категории временные, нет никакого абсолютного представлении о поэте. Я просто думаю, что чем отдельнее поэт от общества, чем обособленнее от так называемою общества, тем больше пространства для маневра.
– В таком случае, в чем смысл для поэта уезжать из одной страны в другую, если в принципе он везде одинок? Как Цветаева, помните, сказала: «Мне безразлично на каком непонимаемой быть встречным»?
– Смысла, наверное, никакого... Но у поэта, как у маленькой державы, обязательно должны быть механизмы обороны. Мне, например, не нравится ситуация, когда из поэта выпускают кишки. В России. как известно, любят повторять евтушенковскую строчку: «Поэт в России больше, чем поэт». Мне не нравится эта строка, вернее, мне не нравится ситуация, при которой она верна... Поэт не больше, чем поэт – поэт ровно поэт...
– Что это значит?
– Это значит, что страна, которая требует от поэта, чтобы поэт был публицистом, мэтром, гуру, или общество, которое вынуждает поэта представлять эти ипостаси собственной личности, несправедливо. Задача поэта есть жизнь и участие в поэзии. Социальные обязанности поэта есть вопрос абсолютной его добровольности. А некоторая перегруженность представлений о поэте оборачивается претензией к поэту, оборачивается дефицитом его поэзии. Бывают поэты-лирики, бывают поэты-эпики, бывают поэты- сатирики. Но это, в принципе, только прилагательные к представлению о поэте. И право его выбора.
– Вы говорили о том, что сейчас нормальна та культура, которая возникает на стыке двух культур, в результате чего происходит взаимообогащение их. Расскажите об этом подробнее.
– Герметично культура может существовать только искусственно. Культурные, компаративные отношения, межкультурные связи – это норма нашей цивилизации. Литература, замкнутая сама на себя, даже если она складывается многомиллионными этносами, все равно неполноценна, и попытка сведения кѵльтуры, культурных пространств в одно в рамках страны, империи с замкнутыми границами, с утвержденными добродетелями все равно приводит к кризису. И вообще это вещь просто невозможная... когда общество оторвано от ценностей общемировых, когда даже писатели (я не говорю о читателях) не представляют себе, что делают их коллеги – это возмутительная ситуация..
– Это просто очень несчастливая ситуация...
– Это возмутительная ситуация. И ни о какой самобытности в данной ситуации говорить не приходится. Это ситуация позорная. Одно из самых высоких прав человека – это право на информацию Одно из самых высоких прав писателя – это право на культурную информацию.
– А в Израиле это право осуществляется, да?
– Я не знаю стран... Мне не приходилось жить в Лаосе, мне никогда не приходилось жить в Танганьике, но я не знаю других таких стран в мире, где литература могла быть запрещена. Израиль? Израиль нормальное государство.
– Расскажите о себе. О том. как вам живется в Израиле, как вы чувствуете себя там.
– Чувствую я себя там разнообразно. Жилось мне в Израиле тяжело. И иногда и сейчас живется тяжело. Я счастлив тем обстоятельством, что я живу у себя дома. О себе рассказывать? Ну, родился в 50-м году. В Ленинграде. В семье служащих. Единственный сын. Закончил медицинский институт. Стихи пишу лет с 18, 12 лет назад приехал в Израиль. Пережил шок приезда. Работал врачом в больнице. Издал три книги стихов в Израиле. Четвертая книга выйдет в конце этого года. Заканчиваю роман о путешествии в Советский Союз. Я полтора года назад был в Советском Союзе, к маме с папой в гости ездил. Называется «Великое русское путешествие» Первая его часть напечатана в журнале «22». Его уже переводят на несколько языков.
– А в Советском Союзе роман будет издан?
– «Радуга», например, собирается печатать несколько глав. Написал несколько литературных эссе. Переводил. Переводил средневековую поэзию.
– Вы считаете себя еврейским поэтом?
– Нет, я не считаю себя ни еврейским поэтом, ни русским поэтом, я считаю себя израильским поэтом.
– А что входит в это понятие?
– Как я уже говорил, поэт – это особый способ видения. И по этому способу я поэт израильский.
На сайте опубликовано мемуарное эссе В. Тарасова «Ступенчатый Свет», посвященное А. Волохонскому, М. Генделеву, альманахам «Саламандра», творчеству автора и многому другому.