Михаил Генделев

Евгений Штейнер

IN MEMORIAM: MICHAEL GENDELEV

«Все чаще эти объявленья: однополчане и друзья...»

Утром Саша Верник сообщил о смерти этой ночью Миши Генделева. Он долго и тяжко болел, и, вероятно, недалекий исход был более ожидаем, чем для многих, неболящих, но все-таки, это поражает и заставляет взрогнуть и невольно остановить на время свою каждодневную суету.

Мы не были близкими друзьями, да, пожалуй, не были друзьями вообще. Случилось так, что я вселился в его квартиру на Бен-Хиллель еще до того, как с ним познакомился. На второй день по приезде в Иерусалим знакомые устроили вписку в его мансарду – он уезжал на три месяца в Москву. Мы встретились, обо всем договорились, Миша получил деньги и устроил щедрую отвальную. На следующий день выяснилось, что советские власти (СССР оставалось жить еще больше года) не дали ему визу. Он остался в Иерусалиме, но договор (разумеется, устный) ломать не стал и пошел жить к подругам, о чем, вероятно, нимало не тужил. А я с женой, бывшей на восьмом месяце, на время поисков чего-то более стабильного обосновался в его баснословном месте внутри пешеходного Треугольника, образованного улицами Кинг-Джорж, Бен-Йехуда и Яффо. Пару раз он присылал за какой-то надобностью Дему Кудрявцева или Катю Капович, а потом мы встретились в каком-то литературном сборище, и я предложил ему заходить в любое время по надобности или без оной. Что Миша и стал время от времени проделывать. Помню, как в начале Войны в Заливе Генделев появился в военной форме, ладный и оживленный, и стал с аурой бывалого вояки рассказывать нам, новеньким, что за пару недель с врагами будет покончено, и вот тогда вы, ребятки, заживете. Эта роль ему шла, легкое бахвальство было ему органично. В процессе чаепития и военных рассказов Миша достал из кармана личную печать и все вертел ее в руках. Под конец, не удержавшись, он оттиснул ее прямо на белом крашеном столе. «Военврач Генделев № такой-то...» значилось на ней. Было ему сорок лет.

Тогда же он прозвал меня ПиЭйчДи; кликуха пристала на несколько лет.

То было время необычайного оживления русской литературной жизни в Израиле – чтения, публикации, симпозиумы и просто литературные посиделки и выпивки шли густым потоком, как не случалось ранее и как сошло на нет потом. Миша был в центре всех событий и мероприятий. Многое он инициировал сам. Так он стал президентом Иерусалимского литературного клуба, собиравшегося сначала у выходцев на Штрауса, а потом, несколько сезонов, в Мишкенот Шеананим – Приюте Беззаботных, под мельницей Монтефиори.

Потом я на много лет потерял Генделева из вида – уехал в Японию, перетек в Америку... Слышал, что он уехал в Москву, где стал знатным политологом и только дивился таким коловращеньям. Время от времени читал о нем и его стихи в интернете, узнавал новости – в том числе и о нездоровье – от общих друзей. Минувшей осенью, быв в Москве, я позвонил Мише. «Не позавтракаете ли со мной завтра?» – немедленно предложил он. За пятнадцать лет он изменился очень сильно – болезнь сказалась на внешнем облике немилосердно. Но, возможно, она же, а точнее ощущение хрупкости жизни и балансирования на грани, сказалось и на душевном состоянии. Я помнил Генделева по Иерусалиму ироничным, резким, едким, иногда несколько комичным в прорывавшемся бахвальстве (на многое он имел заслуженное основание). Сейчас (в ноябре 2008) он был просто улыбчив и жизнерадостен. Словно открыл нечто. Усадил меня за роскошный стол с пятью переменами – все приготовил сам, уговаривал откушать всех своих наливок и настоек (откушал изрядно и едва сумел остановиться). И сразу стал задавать вопросы о жизни. Я еще когда к нему шел, думал, как бы свести к минимуму всю событийную фигню, случившуюся за пятнадцать лет – начнешь рассказывать, не остановишься – а толку-то? А оказалось с Мишей легко и просто. И серьезно. Именно так, как надо (мне, по крайней мере, давно надо было) – встретились два старых знакомых, уж не шибко молоденькие, жизнь помотала, книжки повыходили, жены поразбежались, а новые наросли, вроде чего-то удалось (по крайней мере, внешне), ну и как оно, ощущение? Миша задавал правильные (немногочисленные) вопросы, понимал и подхватывал мои ответы, и отвечал сам – отвечал, что он счастливый человек и вовсю улыбался страшноватой перекошенной от болезни физиономией. И выглядел при этом симпатично. И было видно – не врет и не позу стоическую держит, а взаправду живет со смаком, на всю катушку проживая отпущенное. Было сначала от такого зазора слегка жутковато, а потом стало даже катарсично и немножко завидно – вот ведь шельма, жизнь его прямо по корпусу, а он не просто достойно, как джентльмен, держится, но еще и радуется.

Я ушел тогда от Миши с ощущением, что повидал человека, который знал, как и зачем жить. И, вероятно, знал, что срок уже отмерен. Но я никак не мог подумать, что этот срок окажется таким чудовищно коротким...